Книга Кистепёрые - Юрий Никитин

в тряпочку, безбожник! Инквизиции на тебя нет. Но ничего, скоро будет, к тому идём.

– Лучше старая добрая инквизиция, – сказал Худерман очень трезвым голосом, – чем то, во что нас вносит. Ещё пара недель такой жизни, пусть месяцев, и человечество гыкнется!

Я возразил:

– Ну и хрен с ним, как сказал один православный священник. Хотя он говорил про гусей, но разве мы не гуси? Зато мы, постчеловечники, захватим все кормовые участки!

– Это как?

– Под другим лейблом, – пояснил я. – Перестали же быть питекантропами? И даже кроманьонцами? И чё, мне нравится!

Худерман уставился на меня с таким отвращением, словно я мощно пёрднул при людях.

– В смысле, – спросил он медленно и с расстановкой, – как говорят недалёкие и не понимающие, о чём брякают, продолжим в телах на другой основе?.. Кремниевых или вообще, если некоторых как бы учёных послушать… Да вы хоть понимаете, куда тащите народ и всех человеков?

Я ответил с ленцой, чувствуя превосходство кроманьонской умности над неандертальской эмоциональностью:

– Кистепёрая рыба вряд ли понимала, какое великое дело творит, хотя кто её знает, однако сумела подняться на задние плавники и других воздела!

Он воззрился на меня с интересом.

– Это вы к чему?

– Сейчас, – пояснил я, – не все её потомки даже плавать умеют! И что, страдаем от такой потери? Зато ломаем и строим согласно её заветам и традициям триасового, или какой тогда был, периода. И всё гребём под себя. Уже на Марсе высадились, ищем сокровища марсиан и ожерелье Аэлиты. Такую преемственность уважать надо!

– Традиции разрушительны, – напомнил он. – Потомки кистепёрой сожрали мир!

Я взглянул на него с интересом.

– Теодор… вы так страстно ратуете за отказ от науки и техники… Как вас занесло в самую наукоёмкую область?.. Вы же сами сказали, что от нас, научников, зависит, быть человечеству или не быть?

Он вызверился на меня, как Кинг-Конг на Годзилу.

– Чего? Какое зависит? Угробим, как два пальца о стену!

Я переспросил:

– Тогда зачем?.. Где ваш митинг алармистов на Красной площади? Как тогда вы стали математиком номер один?

Он фыркнул.

– И не поучаствовать в великом Разрушении? Во мне спит Герострат вселенского масштаба!.. Понимаю Нерона, когда он поджёг Рим и слагал стихи, глядя на гибель города в исполинском пожаре! Рапсодия зла прекрасна, как Мэрилин Монро после жаркого секса с тремя арабами и одним немцем!..

Я подумал, кивнул.

– Тогда ваше рвение как бы вполне. Нужно сокрушить этот мир. Авось на обломках напишут наши имена. Идите и грешите дальше. Ваш отдел вроде бы отстаёт от минчиного?..

– Шли ноздря в ноздрю, – заверил он, – сейчас выдвигаемся, как и положено умным и красивым. И поедем, и помчимся на оленях в Север Крайний…

– И увидим, – сказал я в тон, – что бескрайний… хотя, как только закончим, край увидят все. В красивое время живём!.. Пожар Рима и Москвы – пустяки, весь мир красиво сгорит в сингулярности. А мы либо станем ещё красивее, либо вычеркнем себя вовсе. Заманчиво?

Он набычился, взглянул с подозрением.

– Ёрничаете? Или всерьёз?.. Это я рисковый, но вы человек скучный и нудный, потому и шеф. Вам такое даже думать непартийно.

– А вам?

– Мне можно всё, – заявил он с воодушевлением. – В коллективе всегда должен быть антагонист его идеям и даже этике. Это уже моё, а двоим в оппозиции тесно. И вообще я в детстве любил жечь костры!.. Или хотя бы мусор во дворе. Нерон и Ростопчин – это мои герои…

Невдалый, что всё это время молча хлебал змеиный супчик, посмотрел на него, на меня, сказал с нервным смешком:

– Иногда меня тоже, как и людей за стенами нашего замка из слоновой кости, напрягает, а что там, в недрах нашей «Алкомы»? А то вдруг по всем каналам запорхают мелкие лебедяшки?

Худерман ответил с ленцой:

– «Алкома» всего лишь гигантский арифмометр. Это я как понимающий её математик говорю. А разговоры, что обретёт сознание и… это уровень дураков и поэтов.

– А дураки весь мир, – услужливо подсказал Невдалый, – кроме нас, конечно. И поэтов всё больше, теперь жди беды.

Худерман посмотрел на него тамбовским волком.

– А когда было иначе?.. Но «Алкома» хоть и арифмометр, но продвинутый арифмометр. Очень. Насколько, никто не знает.

– А мы? – спросил Невдалый с обидой.

– Мы и так звучим гордо!

Я поднялся, придвинул к столу стул.

– Тогда ладно, все на выход! Нужно проверить ещё две локации.

Они то и дело забегают вперёд, демонстрируя, что моложе меня и бодрее, но в этом мире мы все такие, пусть у меня внешность человека зрелого, а у этих двоих фигуры молодых атлетов, где богатырский размах плеч и всякие там бицепсы-трицепсы.

Мелькнула мысль, что «Алкома» уже в состоянии, или вот-вот будет в состоянии, просчитать, в каком положении все триллионы триллионов атомов в наших телах. А отсюда лишь шажок до полного манипулирования этими атомами и даже субатомными частицами.

Во всяком случае, уже создаём энпээсов, которых в байме не отличить от реальных игроков, а чуть погодя сможем натянуть на них поверхностное натяжение и выпустить на улицы.

Худерман на бегу покосился на меня с живейшим интересом.

– Вижу, вижу. Есть соблазн, да?.. Пополнить наш мир вежливыми и тактичными людьми, а то трамвайных хамов всё больше, хотя и трамваи куда-то делись.

– Задачка? – спросил я.

– Никакой задачи, – отрубил он. – Все должно было только природное, а не! Я бы запретил даже клонирование кошечек и собачек!

– Почему?

Он нахмурился, вперил злой взгляд.

– Не прикидывайтесь, шеф, вы же всё понимаете! Хотя с виду грузчик на пенсии. От простого клонирования переходим к клонированию с исправлением некоторых генетических дефектов, читали?.. А потом не только генетических?.. Разве это не слишком лёгкое решение, что заведёт в тупик?

Я сказал вежливо:

– Если уберут ген, позволяющей малярии вторгаться в наши организмы, это плохо?

Он повторил уже зло:

– Не прикидывайтесь. Сейчас запретят малярию, а завтра закроют доступ нежелательных правительству идей и мыслей!

Я отмахнулся.

– Страсти какие, вы прям агент Госдепа или либерал, что близнецы и братья, как партия и Ленин. Такого не будет, потому что не будет никогда. Успокойтесь, попейте водочки… Или коньячку, вы же интеллигент, а водка для простолюдинов, даже если «Кремлёвская» или «Карл Третий»!

Он сделал вид, что задыхается от негодования, не могу же такое говорить всерьёз, а я смотрел с сочувствием, не знает, алармист, что беда подкрадывается совсем с другой стороны.

Хотя для кого-то беда, а кто-то видит ворота в блистающий райский мир, где всё возможно и всё доступно, даже вечная молодость в здоровом и полном сил теле, что так ценим и жаждем сейчас, но это малость, даже упоминать неловко.

– Так вы за то, чтобы позволить Кремлю исправлять в угоду тоталитаризму нам гены?

Я отмахнулся.

– До того, как начнут ломать наши гены так масштабно, уже изменим мир. И понятия, по которым живём. Вообще-то вы правы, мне лучше в соседях вежливые и тактичные энпээсы, чем реальные хамы. Или старею? Покоя возжаждалось?

– Намекаете, что мне милее трамвайные хамы, потому что они сплошь демократы?

Я ухмыльнулся, это уже трёп и взаимное подкалывание, которым всё чаще заменяем упорный труд, основу бытия в прошлом, а сейчас любое усилие уже в тягость, когда столько вокруг доступных развлекух.

Глава 10

В молодости я доказывал, что успех и удача – это не