Книга Варшавская Сирена - Галина Аудерская

взгляда…

— И она поверила в это?

— Да. Он влетел такой взволнованный, бормочущий такие глупости, что испугал ее. О чем они говорили, я не знаю, но вроде бы это не оказало никакого влияния на ее решение. Она хочет поговорить с тобой, сегодня, до обеда. Я сейчас еду в Варшаву и должен делать вид, что ничего не случилось. Понимаешь ли…

— Понимаю. Ты обещал прабабке, что перед семейным съездом…

Наступило молчание.

— Откуда ты знаешь? Да, я дал обещание, и — не сердись — мы не объявим сейчас о нашей помолвке.

— А ты уверен, что мы о ней объявим потом? — спросила она, чуть отодвинувшись от него и чувствуя, как в ней снова поднимается гнев.

— О? Ты и такой можешь быть? Тем лучше. Я терпеть не могу вопросов таких, как: кого бы я спасал в первую очередь, если бы вы обе тонули.

— Но если бы я утонула или исчезла за время твоей поездки в город, ты утешился бы улыбкой прабабки? И семейным съездом?

Он посмотрел на нее внимательно и в то же время с беспокойством.

— Анна! Дай слово, что я увижу тебя сегодня вечером здесь под черемухой.

— Выходит, я должна быть прикована к этой скамейке весь день?

— Прошу тебя, не смотри на меня недоверчиво, словно мы чужие. Ничего не случилось, честное слово ничего! И если это тебя сможет успокоить, тогда скажу: я не знаю тебя, но люблю. Не понимаю, но люблю. Я страшно зол и счастлив, что влюбился так странно, без всякого повода. Вероятно, это и есть любовь с первого взгляда. Ты мне нужна как воздух. Может быть, теперь ты подвинешься ко мне? Ближе, ближе, чем вчера. Ведь в последний раз ты поцеловала меня много столетий назад.

Анна-Мария не смогла ни ответить, ни собраться с мыслями. Она снова была в его власти, в его объятиях, в его серых глазах, ее затягивала в неведомое голубая сеть и резкий, упоительный запах черемухи.

Прабабка положила руки на плечи Анны-Марии и подтолкнула ее к открытому окну. Потом долго и жадно рассматривала ее лицо, касалась ладонью коротких кудрей, наконец положила пальцы на дрожащие губы.

— Молчать умеешь?

— Думаю, что да.

— Об этом разговоре ты не скажешь никогда и никому.

— Даже Адаму? — удивилась Анна-Мария.

— Особенно ему. Смотри. Я достала две фотографии. Обе любительские, сделанные в нашем саду. Вот на этой, в аллее цветущих мальв, стоит девушка в белой шапочке. Кто это?

— Так ведь это же я! — удивленно воскликнула Анна-Мария и тут же добавила: — Но в прошлый приезд мне было двенадцать лет, а здесь я такая, как сейчас. А вчера мальвы не цвели. Не понимаю. Может…

— Может, это какое-нибудь волшебство? Нет. А сейчас посмотри на эту молодую женщину в большой соломенной шляпе. Кто это?

— Это… Это вы. Но немного моложе, чем сейчас.

Прабабка нахмурила брови.

— Черт побери! Уж больно ты прямая. Пожалуй, даже слишком. А теперь иди и сядь на табурет у моего кресла. Я так разговариваю только с близкими мне людьми. Вчера здесь сидел Стефан и был настолько потрясен тем, что увидел в саду…

— Мы разговаривали, — заметила Анна-Мария.

— Не перебивай меня. Важно не то, что вы делали, а то, что он тебя увидел. Я думала, что, кроме меня, никто не заметит сходства, ибо только мы с ним знаем, как я выглядела сорок лет назад. Видишь ли… На обеих фотографиях — я. Не ты, а Агата Корвин стояла в аллее мальв в белой пикейной шапочке. И Стефан, который меня боготворит, был потрясен, узнав, что, кроме его матери, чьи черты он знает и обожает, существует еще кто-то, кто так похож на нее. Мы отличаемся только цветом глаз, а мои волосы… просто они с течением времени стали более золотистыми. Но он видел тебя всего одно мгновение, да и то в тени. И не заметил никакой разницы, лишь сходство, одно лишь сходство. Не знаю, кто, увидев тебя, был больше потрясен: Адам или он.

Анна-Мария чувствовала, что едва выплыв на поверхность, она снова начинает тонуть.

— Разве это важно? — спросила она наконец.

— Важнее, чем ты думаешь. Стефан может тебя возненавидеть. Во всяком случае, ты теперь знаешь, почему ты нравишься Адаму. Мужчины обычно ищут женщин или похожих на своих матерей, или — если те их мучили в детстве — совершенно иных, непохожих. Ты не похожа на Ренату, которую я зову невесткой, зато напоминаешь Агату с фотографии. Адам не раз видел снимок этой молодой женщины, стоящей на тропинке, там, где ты стояла вчера. Когда я увидела с террасы, как он подходит к тебе, то поняла, что может случиться. Но никак не могла предвидеть реакции Стефана.

— Что же мне теперь делать? — прервала молчание Анна-Мария.

Это был вопрос, который она уже не первый раз задавала совсем чужим людям.

— Тебе нельзя ни остаться здесь, ни поселиться на Хожей после свадьбы Эльжбеты.

И снова она стала помехой, препятствием. Сколько можно быть никому не нужной? Только Адам, он единственный, сказал — если не лгал, — что она нужна ему, как воздух.

— Значит, я не буду на свадьбе Эльжбеты? — помолчав, спросила она.

— Будешь, но не как невеста моего правнука. Мы должны получить согласие родителей Адама, в первую очередь Ренаты, а также семьи ле Бон. Значит, твой отец — фермер?

— Нет. Это мой дед, Ианн ле Бон. Мой отец Франсуа был моряком, а сейчас живет в Геранде. С мачехой.

— Ну что ж, пока не надо никому говорить об этом. Осталось несколько дней до праздника. Думаю, будет разумно, если ты вернешься в Варшаву сегодня же.

— Сегодня? А что я скажу Адаму?

— Может… что ты хочешь все обдумать, решить?

— Нет.

— Что тебе трудно будет навсегда оставить Геранд?

— Ох, нет, нет!

— Что ты должна получше узнать Варшаву? Изучить язык?

— С этим я согласна. Мне часто не хватает слов.

— Ты говоришь с ужасным иностранным акцентом. Но слова, которые хочет от тебя услышать Адам, ты уже знаешь. Итак, сейчас для нас главное — отметить юбилей. Потом я поговорю с Адамом, с его родителями, а ты напишешь в Бретань. Если, конечно, не передумаешь.

Анна-Мария подняла на прабабку глаза, ее сапфировые белки были по цвету такие же, разве только у маршальши они немного выцвели, и сказала надменно, как подобает внучке Ианна ле Бон:

— Не передумаю. Ни за что! Никогда!

Анна-Мария вернулась на Познаньскую улицу, в комнатку за библиотекой, там встречаться с Адамом она не могла, против этого возражала Кристин — из-за пани