Книга Брюхо Петербурга. Очерки столичной жизни - Анатолий Александрович Бахтиаров

и кушаки – отличается яркими пестрыми цветами, что, как известно, любит наш простой народ. Являясь в окрестные захолустья, например на дачу, «князь» хорошо понимает, что его ходячая лавочка представляет собою целый Гостиный двор, и поэтому за свой незатейливый товар назначает цену по совести, руководясь принципом, что-де «за морем телушка – полушка, да рубль – перевоз».

Татары в Петербурге живут артелями человек от 10 до 30. Артель и староста зорко следят друг за другом: в квартиру строго запрещено не только являться пьяным, что возбраняется и Кораном, но даже курить.

Если артель заметит, что один из товарищей пришел пьяным, на первый раз делают ему словесное внушение. На второй раз виновного связывают и кулаками задают ему более осязательное наставление, а в третий раз «заблудшую овцу» выгоняют из артели. Татары сильны коммунальным началом: если они, например, узнают, что какой-нибудь их товарищ торгует «на шею», т. е. в убыток себе, и если он не находит подходящего места, артель посредством складчины сама высылает его на родину.

Чернорабочая прислуга в императорском Зимнем дворце состоит вся из татар, которые представляют собою самую большую татарскую артель – до 100 человек.

Татары в Петербурге не имеют даже и поползновения занять более высшее общественное положение, чем то, которое они теперь занимают.

Этот потомок Мамая, смиренно склонив голову перед великорусским племенем, или занимается теперь мелкой розничной продажей халатов и казанского мыла, или чистит конюшни своего господина.

Если вы возьмете «Историю Государства Российского» Карамзина и, открыв страницу о Куликовской битве, прочитаете там выразительные слова: «…инде Россияне теснили моголов, инде моголы теснили Россиян…», то невольно скажете: «Дела давно минувших дней, преданье старины глубокой!»

В столице насчитывается до 6000 татар. Живя вдали от родины, татары, однакож, крепко держатся религии и обычаев своих предков и не смешиваются с другими элементами столичного населения. Так, в Петербурге они имеют свои конебойни и мясные лавки.

Прежде чем говорить о татарских конебойнях, следует упомянуть и о Конной площади[32], которая для татар служит тем же, чем скотопригонный двор для наших быкобойцев. Конная площадь занимает собою около квадратной версты. Три раза в неделю, в так называемые конные дни, бывает торг лошадьми; за право ввода лошади на торжище взимается 5 копеек. Особенное оживление происходит на Конной площади перед рождественскими праздниками. В это время крестьяне ближайших деревень привозят сюда колотых телят, свиней, поросят, дичь, живность и прочее.

Нагруженные всевозможными тушами, на площади стоят целые ряды саней с приподнятыми вверх оглоблями, так что издали эти последние напоминают собой целый лес. Некоторые возы нагружены сплошь одними телячьими головами, на земле навалены огромные кучи телячьих ножек. Целые стада колотых замороженных поросят расставлены на земле в таком виде, как будто они собираются ринуться на покупателя. Пройдя дальше, замечаешь табуны лошадей, расставленных по колодам. Любопытно присмотреться к процессу торга. Многочисленные барышники снуют около своих лошадей, расхваливая прекрасные качества их. Обыкновенно каждый покупатель тщательно осматривает у лошади зубы, подымает копыта, ощупывает мышцы, треплет лошадь по шее, тянет за хвост, и при этом, по возможности, старается ее охаять, опорочить.

Официант

– А что, она у тебя не хромает? Хозяин берет лошадь за повод и пускается с нею бежать.

– Ну что, хромает?! – торжествующим тоном возражает он.

– А какова она в упряжи? Лошадь тотчас же запрягается, крестьянин сам садится в сани; не успел он взять вожжи, как барышник начинает стегать лошадь кнутом.

– Не стегай, не стегай! – кричит покупатель, но лошадь под внушительными ударами хозяина уже ринулась вперед.

– А сколько ей лет?

– Было четыре, а теперь двенадцать!

Крестьянин подходит к лошади, берет под уздцы, раскрывает у нее челюсти и внимательно осматривает зубы.

– Ну а как цена?

– А сколько ты дашь?

– Твой – товар, мои – деньги: скажи ты сперва свою цену?

– Четыре красненьких!

– Четвертную хочешь?

– За такую-то лошадь! Да ты посмотри зад-то у ней какой, не своротишь!

– Хочешь двадцать восемь!

Сборы на родину

На родину

В свою очередь, сбавляя цену, барышник берет мужика за руку и со всего размаха ударяет по ней:

– Тридцать пять!

– Нет, дорого!

И мужик собирается уходить.

– Ну, ступай, ищи себе лошадь с грыжей! – кричит вслед мужику барышник. Тот возвращается и хлопает барышника по руке.

– Последняя цена, три красненьких!

– Тридцать четыре!

Снова с большим одушевлением ударили по рукам.

– Тридцать три!

Мужик снял свою шапку, перекрестился и произнес:

– Господи благослови!

Затем взял барышника за руку и, собрав все свои силы, энергично ударил по ней:

– Ну пусть будет по-твоему!

Барышник тоже снял шапку, взял повод лошади в полу своей шубы и таким образом передал лошадь покупателю. И торговая сделка закончилась. Вообще на Конной площади происходит страшная сутолока. Конское ржание, крик барышников, наконец, самые сделки цыган, чухон, татар и русских, нередко сопровождающих свою речь «крепким подтверждением», – все это представляет довольно пеструю и живую картину.

Из столицы

На Конной площади продают и старых заезженных лошадей, негодных более для работы. Этих росинантов покупают татары на убой. На Конной площади заметите и главного татарского конебойца. Это высокий представительный старик, белый, как лунь, в белой барашковой шапке; поверх татарского кафтана – шуба нараспашку. В руках длинный посох, на который он важно опирается. У него четыре лавки, в которых покупают конину все столичные «халатники».

– Что вы платите за лошадь для убоя?

– Платим пятнадцать, десять и даже пять рублей!

– Как у вас дешево! А у нас на скотопригонном дворе платят за быка сто-сто пятнадцать рублей.

– Зато у нас конина продается по три, по пять копеек за фунт.

– Сколько сегодня купили лошадей?

– Тридцать. Вот скоро их уведут, – сказал конебоец, указывая палкою на группу лошадей.

Тридцать отобранных кляч уныло стояли, повесив головы. Казалось, если они тронутся с места, загремят своими костями. Подъезжает какой-то чухонец на малорослой лошаденке с потертыми до крови боками и с оттопыренными ребрами. Не слезая с саней, чухонец начинает торговаться с татарином.

– Князь, купи рысака!

– Продай!

– Много ли дашь?

– Три рубли.

– Мне за нее шесть давали…

Давали, да видно, денежки не считали! – бойко ответил татарин.

Чухонец поехал дальше. В это время привели рослую сивую хромую лошадь. Некогда это был «буцефал», а теперь от него остался только один скелет, из больной ноги сочилась кровь. Татары окружили лошадь, осмотрели больную ногу и