Книга Одержимость - Рамона Стюарт

по изогнутой дуге к букве «Н». После паузы метнулся к букве «Е», потом к «Т». Снова, и еще более порывисто к «Н», «Е» и «Т». Снова к «Н», «Е» и «Т». Наконец, резким толчком бокал переметнулся к краю доски, замер там на мгновение и, конвульсивно вздрогнув, свалился с края доски.

— Нет, нет, нет, — прочитала Джейнин. — Знаешь, дорогой, мне кажется, он не хочет разговаривать с тобой.

С огромным усилием стараясь казаться спокойным, Лоуренс достал сигарету и закурил.

— Кто не хочет со мной разговаривать, Джейнин?

— Родерик Джаместон, — ответила она. — Майор Родерик Джаместон. Когда-то он жил в этом доме. Я разговаривала с ним, когда ты вошел. Он был убит во время революции в битве за Йорктаун, по крайней мере, так он сказал мне. Его похоронили на маленьком заброшенном кладбище, там, за ручьем. Завтра мне хотелось бы взглянуть на его надгробную плиту.

У Лоуренса перехватило дыхание. Он не велел трогать траву вдоль кладбища, надеясь, что Джейнин не узнает о весьма неприятном соседстве.

Но, по-видимому, она случайно наткнулась на могилу и, очистив мох с мраморной плиты, прочитала имя «Родерик Джаместон». Никто из семьи Лоуренса никогда не упоминал эту фамилию и ничего не узнал об этом человеке.

— Ясно, — сказал Лоуренс, чувствуя, как огромная тяжесть легла ему на плечи.

— Надеюсь, ты понимаешь, Джейнин, — он заговорил так, как обычно разговаривают с маленьким ребенком, — бокал движется не сам по себе, а под действием бессознательного напряжения твоих пальцев. И любое послание такого рода подсознательно заложено у тебя в мозгу.

— Возможно, — ответила Джейнин, — но разве от этого послание становится менее реальным, дорогой? Ведь кто-то все равно вложил его мне в голову! Попробуй это опровергнуть.

Неожиданно ее тон изменился.

— Не волнуйся, милый. Ничего особенного не произошло, майор Джаместон такой забавный. Он любит хвастаться своими подвигами. Если ему верить, то он постоянно дрался на дуэлях и крутил романы с женщинами!

Джейнин громко и возбужденно засмеялась.

— Трудно верить всем его рассказам. Хотя он впадает в ярость, когда я говорю, что он, возможно, все несколько преувеличивает. Однажды майор даже швырнул бокал через всю комнату.

К удивлению Лоуренса Джейнин прижалась к его груди и замерла. Он чувствовал биение ее сердца.

— Я люблю тебя, — нежно обнимая жену, сказал он.

— Я знаю, — ответила Джейнин и чуть приподняла подбородок, подставив губы для поцелуя. Губы Джейнин были теплыми и мягкими. Казалось, что переход в мир теней для нее был слишком обычным делом. Джейнин жила как бы одновременно в реальном и нереальном мире. Лоуренс крепко, до дрожи в руках, обнял жену и впервые за много месяцев почувствовал настоящую близость.

— Интересно, — пробормотала Джейнин, — а как он проделывал это?

Лоуренс лежал без сна рядом с крепко спящей Джейнин, чье ровное и теплое дыхание мягко щекотало ему щеку.

Он измучил себя, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло бы отвлечь жену от странных игр с доской и бокалом и этих мнимых бесед. В отчаянии он вспоминал четыре первых, очень счастливых года их совместной жизни в крошечной квартире на Вашингтон-Сквер. Тогда он написал две книги, и обе были удачными.

Джейнин, в то время легко и беспечно относившаяся к своей собственной карьере, пробежалась по всем офисам театральных продюсеров на Бродвее, с зажатым под мышкой альбомом, полным вырезок из газет, прославляющих ее выступления во время летних гастролей… потом год каторжного изучения живописи… довольно короткий период осады рекламных агентств и развешивания по всему городу объявлений… всплеск энтузиазма, увлечение поэзией авангардизма и тонкая стопка неопубликованных стихов.

Потом Джейнин отвергла Нью-Йорк, пожелав переехать в уединенную сельскую местность. Ради этого они переехали в Нью-Хэмпшир, где у нее, наконец, появилась возможность заняться живописью. Что касается Лоуренса, то ему было все равно, где писать.

В очаровательном старом доме, построенном в колониальном стиле, с окнами, выходящими на океан, Джейнин произвела на свет около полудюжины пейзажей. После бесчисленных колебаний она выставила их в местной картинной галерее. Ни один из них не удостоился похвалы или хотя бы положительной оценки. Джейнин откровенно заскучала, забросив краски и холсты.

Потом, во время бесконечной зимы в Новой Англии, появились первые признаки апатии, которая вскоре заставила их ходить от одного специалиста к другому в Бостоне, Нью-Йорке, Вашингтоне…

А потом кончились деньги, и они очутились здесь.

Лоуренс пытался заставить Джейнин побольше общаться с людьми. Она отказалась. Раньше два раза в неделю они ездили за тридцать миль смотреть кино, но потом Джейнин начала упираться и попросила Лоуренса не брать ее с собой.

Она уверяла мужа, что счастлива. И как бы в доказательство, наконец, распаковала свои краски, холсты и кисти и принялась делать наброски без всякой системы. Лоуренсу казалось, что она вот-вот снова забросит их, но он ошибался. Напротив, постепенно живопись снова захватила ее. Джейнин взялась за картину, часами простаивая у мольберта, но показать свое творение наотрез отказалась. Она даже взяла с мужа слово, что он не будет подглядывать за ней.

Лоуренс был счастлив, что Джейнин занялась хоть чем-то. Но он знал, что стоит ему уйти работать, как она тут же возобновляет сеансы с доской и бокалом. Так продолжалось изо дня в день. Лоуренс решил не мешать общению жены с духами, полагая, что вскоре ей это наскучит. Время от времени он даже расспрашивал Джейнин о Родерике Джаместоне в шутливой беззаботной манере.

Но Джейнин, не реагируя на шутки, говорила о майоре, как о вполне реальном человеке.

В воскресенье, после обеда, когда Джейнин мыла китайский фарфор, который никогда не доверяла Тризе, Лоуренс небрежно обронил, что собирается прогуляться и, выйдя из дома, быстро перешел по мостику через ручей, направляясь к кладбищу. Он постарался вспомнить, где видел это надгробие. Могила оказалась на самом краю кладбища. Высокая трава вокруг могильной плиты была примята, совершенно очевидно, что Джейнин бывала здесь и не раз. Но вот мох на надгробии был не тронут и прочесть что-либо на камне было абсолютно невозможно. Но откуда же тогда она узнала это имя? Чтобы удостовериться, Лоуренс принялся счищать мох, пока не показались буквы «Джаме…».

В понедельник он один, без Джейнин, отправился в город за бакалейными товарами. На кухне, остановив вечно заспанную Тризу, он сказал:

— Триза, оставайся дома и обязательно дождись меня. Если хозяйка отпустит тебя, найди любой предлог, чтобы остаться. Я заплачу тебе