Книга Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней - Дэвид Рансимен

их бросает от излишней уверенности к кризису. Между двумя этими состояниями нет точки устойчивого равновесия, есть лишь бесконечные метания туда и обратно. Позже Киссинджер будет много размышлять о значении вьетнамского опыта для американской демократии: «Несомненно, ни у какого другого общества не было подобной веры в свою непревзойденную устойчивость, чтобы настолько раскромсать самого себя, будучи совершенно уверенным в том, что оно сумеет собрать себя заново. Ни один другой народ не стал бы геройствовать, рискуя полным провалом лишь для того, чтобы потом блеснуть обновлением» [Kissinger, 1994, р. 701]. Этим можно было восхищаться, но это же было причиной для серьезных беспокойств. Американцы оставались безрассудными даже в своих попытках исправить собственную безрассудность.

Если даже урок Вьетнама состоял в том, что американской демократии нужно быть более взвешенной в своей внешней политике, Киссинджер не думал, что американская демократия была способна сама усвоить этот урок. Была и другая проблема. Демократия, которая хотела отвязаться от своих прошлых ошибок, не могла признать то, что они были важными. Ей приходилось скрывать свои заблуждения, чтобы не выглядеть слишком уязвимой. Киссинджер был убежден в том, что Америка может избежать дурных последствий Вьетнамской войны лишь в том случае, если откажется признавать поражение. Стране нужно было по-прежнему излучать силу и при этом пытаться искать выход из ситуации. Признание слабости попросту сыграло бы на руку врагам и позволило бы им воспользоваться хрупким состоянием общественного мнения внутри Америки. Они стали бы требовать все больших уступок, что вызвало бы еще больше разногласий. Киссинджер думал, что американскую демократию можно защитить от ее неспособности выиграть эту войну, сделав вид, что она просто не захотела тратить на нее слишком много сил. Это было своего рода мошенничество.

В результате Р. Никсон и Г. Киссинджер запустили проект по спасению американской демократии, который был негласным, обманчивым и в конечном счете коррумпированным. Они пытались завершить Вьетнамскую войну за счет ее эскалации, затянув в сферу конфликта Камбоджу и значительно усилив американские бомбардировки. Эти решения были приняты с минимальными консультациями внутри администрации и почти без учета общественных дискуссий за ее пределами. Создав эту видимость мнимой непреклонности, Киссинджер продолжал тайные переговоры с вьетнамцами, намереваясь выработать условия приемлемого мирного договора. Свою махинацию он намеревался представить американскому обществу в качестве свершившегося факта, с которым оно могло бы согласиться, поскольку ему не пришлось бы вникать в неприятные подробности. В итоге обществу был преподнесен результат, который выглядел как поражение, спровоцированное мерами, на которые оно само не давало согласия. В 1974 г. последние американские войска покинули Вьетнам, оставив страну на произвол судьбы. За год коммунисты взяли под контроль всю территорию. В Камбодже кровопролитная война при красных кхмерах обернулась чем-то гораздо более серьезным. Американская демократия была глубоко уязвлена этим конфликтом. Но нельзя сказать, что она стала определенно мудрее. Провал в этом случае не привел к самопознанию. Он привел к горечи, растерянности и желанию забыть.

Администрация Никсона надеялась использовать завершение войны как элемент большей по масштабам головоломки, позволяющий добиться ряда уступок и провести кое-какие перестановки в коммунистическом мире. Визит Никсона в Китай в 1972 г. был наиболее заметной частью этой стратегии, и русские, несомненно, понервничали из-за него. Киссинджер не отказался от главной цели сдерживания, которая заключалась в том, чтобы играть с Советами в их собственную игру, только лучше. Также он был согласен с первоначальным взглядом Кеннана, согласно которому такой результат легче всего достигается с помощью хитрости, а не жесткости. В чем он с Кеннаном не соглашался – в том, что этот проект мог быть включен в программу демократического обучения. Демократии не могли бы справиться с нравственными компромиссами, которые неизбежны, если пытаешься перехитрить русских. Если говорить словами Киссинджера, демократии были бы слишком «расстроены». Если требовалось держать общественное мнение в курсе принимаемых решений, нужно было делать достаточно простые вещи, чтобы они были понятны обществу. Киссинджер хотел чего-то более сложного, вот почему общество следовало исключить из процесса принятия решений. Если все завершится успехом, потом можно будет скормить публике хорошие новости, поделив их на лакомые кусочки. Но в случае неудачи рассказывать о ней кому бы то ни было не придется.

Киссинджер играл в двойную игру, но это была не единственная двойная игра, которая велась в те времена. Западногерманский канцлер Вилли Брандт, получивший власть в 1969 г., следовал собственной стратегии разрядки, известной как «Ostpolitik», – она была призвана разобраться с идеей разделенной Германии. Брандт запустил процесс официального признания Восточной Германии как отдельной политической единицы и, сделав этот шаг, провел ряд переговоров с Москвой относительно будущих границ Европы. На раннем этапе «холодной войны» Арон отметил, что отказ основателей Западной Германии признавать раздел их страны был способом закрепить его на практике. Безучастие стало формой неохотного согласия. Однако Брандт пытался опробовать противоположный подход. Признавая статус-кво и исторические обстоятельства, которые к нему привели, он надеялся сдвинуть дело с мертвой точки. Он хотел использовать гибкость западных демократий, чтобы помешать восточному блоку окончательно закрепиться. Активное участие заставляло коммунистических правителей принять некоторые реальные решения, из-за чего им в конечном счете будет намного сложнее придерживаться однозначного курса. Идеологии рушатся, когда сталкиваются не с непреклонностью, а с мириадами возможностей. Такой подход не был сдерживанием, как оно тогда понималось (поэтому администрация Никсона, когда узнала о предложениях Брандта, сначала просто ужаснулась), но он согласовывался с исходной идеей Кеннана: чтобы развалить советскую систему, надо было заставить ее иметь дело со всем остальным миром на условиях, отличных от ее собственных. Дружеские заходы были одним из способов реализации этой программы.

Какое-то время «Ostpolitik» действительно казалась успешной. Москва подыграла, как и Вашингтон, как только Киссинджер понял, что стремление Брандта найти общую почву поможет загнать Советы в угол. Напряженность в отношениях Востока и Запада ослабла, и казалось, что началась новая эпоха условного сосуществования. Берлин перестал быть горячей точкой, а между двумя половинами Европы были проложены новые торговые пути. Брандт стал неимоверно популярен и за пределами Германии, когда в 1971 г. получил Нобелевскую премию мира, и внутри нее, когда в 1972 г. переизбрался, получив значительный перевес голосов. Однако на следующий год его постигло полное разочарование. Будучи по своей природе пессимистом, склонным к приступам депрессии, которые нисколько не облегчались (скорее усугублялись) его пьянством и любовными похождениями, он понял, что долгосрочное конструктивное сотрудничество не может сохраниться в условиях демократической жизни, отличающейся сугубо переменчивым темпераментом.

Его личная популярность резко упала в 1973 г. из-за ряда скандалов внутри Германии и растущего ощущения экономического кризиса, подпитываемого ростом инфляции.