Книга Салихат - Наталья Елецкая

– Ага, понял, – кивает Иршад. – Найдем.

Я облегченно вздыхаю. Я-то боялась, что муж Генже посмеется над моим путаным объяснением, а потом велит не морочить ему голову и либо назвать точный адрес, либо выйти из машины. Наверное, Иршад хорошо знает город и понимает, какой район я имела в виду. Успокоившись, я с любопытством гляжу в окно, удивляясь количеству людей и машин на ярко освещенных улицах. Еще нет девяти утра, но город уже проснулся и живет своей жизнью. До замужества я бывала в Махачкале не чаще раза в год, а после и вовсе перестала. Я совсем отвыкла от всего этого и не представляю, как оказалась бы тут совсем одна, как разыскала бы нужную улицу. Если бы не Генже и Иршад, мое путешествие скорее всего закончилось бы ничем. Но радоваться пока рано, ведь еще неизвестно, дома ли тетя и как она меня примет. Пусть даже Мазифат-апа обрадуется моему появлению, но дядя Ихлас, скорее всего, нет. Он поборник суровых нравов и убежден, что долг женщины состоит в беспрекословном подчинении мужчине. Я стараюсь не думать о том, что будет, если дядя окажется дома.

Наконец я начинаю узнавать улицы и дома. Вот магазин, куда мы с Заремой ходили, чтобы купить хлеба к обеду. Вон там маленький садик со скамейками, расставленными под тенистыми липами, сейчас, конечно, голыми. Вон арка, пройдя через которую оказываешься у пересохшего ручья, излюбленного места игр местной детворы. А вот…

– Остановите! – кричу я, как ненормальная. – Вон, вон ее дом!

Иршад резко тормозит. Я быстро отсчитываю этажи – первый, второй, третий… Тетина квартира на четвертом. Облегченно перевожу дух: в окнах горит свет.

– Теперь я сама пойду.

– Уверена? – Иршад с сомнением глядит на меня. – Может, проводить? Время у меня еще есть.

– Ай, нет, спасибо. Видите, свет? Значит, дома кто-то есть. Меня впустят.

– Ну смотри, – с сомнением повторяет Иршад. – Знаешь, давай как? Я тут буду ждать десять минут. Если что, успеешь вернуться, и тогда будем думать. А если не придешь, так уеду.

Горячо благодарю Иршада за его доброту и помощь. На всякий случай мы прощаемся, и я выхожу на тротуар. Странно, в городе куда теплее, чем в нашей долине. Должно быть, я смотрюсь нелепо в толстом пальто и платке. Но спешащие мимо люди не обращают на меня внимания. Помня про отведенные Иршадом десять минут, я вхожу в подъезд и на одном дыхании преодолеваю все четыре лестничных пролета. Поверить не могу, что наконец-то стою у квартиры тети Мазифат. Подношу дрожащую руку к звонку и сильно давлю на кнопку. В глубине раздается знакомая с детских лет переливчатая трель.

– Кто? – слышу тетин голос и от облегчения едва не плачу.

– Это я, Салихат.

– Салихат?

Дверь распахивается, тетя смотрит на меня так, будто увидела привидение.

– О Аллах, что ты тут делаешь, девочка?

– Можно мне войти?

– Конечно! – Тетя отодвигается в сторону, пропуская меня в прихожую. – Что случилось, дочка, скажи? Ты как здесь? С мужем приехала? А где он сам?

– Ай, подождите, все расскажу. Ихлас-ата дома?

– На работу уехал ни свет ни заря. И Гаффар с ним, он теперь с отцом в одной фирме работает. Да ты раздевайся, в комнату иди! Я сейчас чай поставлю, голодная небось?

Пытаюсь убедить тетю, что совсем не голодная, но она и слушать не желает. Проще позволить ей сделать так, как она хочет, да у меня и сил не осталось спорить. Снимаю верхнюю одежду и обувь и иду в гостиную, обставленную современной мебелью, с огромным плоским телевизором на стене и музыкальным центром на столике.

Я сажусь на мягкий диван и откидываюсь на удобную спинку, отдыхая от салона Иршадовой машины. Тишина обволакивает меня, будто коконом, слышны только тиканье больших напольных часов да звон посуды из кухни. Входит Мазифат-апа с подносом, уставленным чашками, вазочками и тарелочками. Я помогаю ей составить все на низкий столик, стоящий между двумя креслами. Из вежливости принимаю у тети чашку, хотя не хочу ни пить, ни есть.

Мазифат-апа глядит на меня с острым любопытством, но традиции не разрешают выпытывать, что да как, покуда гость не отдохнет немного, не утолит жажду. Поэтому, пока я осторожно пью обжигающий чай, она словоохотливо рассказывает, как счастливы в браке обе ее дочери, что она уже дважды бабушка, а у Заремы второй ребенок на подходе.

– Пора Гаффара женить, – вздыхает Мазифат-апа, обмахиваясь краем тонкого белого платка, потому что в комнате немного душно. – Да только уперся он и ни в какую, говорит, сперва карьеру сделаю, денег заработаю, а потом сам себе невесту найду. Зачем зарабатывать, говорю ему, у отца денег на всех хватит, приводи жену хоть завтра в дом, с тех пор, как дочки замуж ушли, одной-то мне тяжело по хозяйству управляться. Ихлас ругается, но Гаффар такой упертый, ничем его не переубедишь. Ну, подождем еще, авось образумится.

Тетя переводит дух, делает глоток чаю и продолжает.

– Ай, Салихат, хорошо, что приехала! Соскучилась я по тебе, сколько лет не видались. Знаю, трое сыновей у тебя, значит, Аллах к тебе особой милостью благоволит. Вот, Абдулжамал заходил вчера со второй женой, они в городе по делам. Предлагала им тут остаться, а он отказался, в гостинице, мол, остановились. Обидно стало, понимаешь, все-таки брат родной, зачем гостиница, когда комнаты после дочерей пустые стоят?

Услышав про отца, я замираю, не донеся чашку до рта. Он, значит, был здесь вчера! Что, если бы Иршад не выходной оказался и меня накануне привез? Тогда я бы точно с отцом тут встретилась. Какая была бы у него реакция, узнай он, что я из дому ушла и разъезжаю в машинах с чужими мужчинами? Уж точно ничего хорошего бы меня не ждало.

– А Джамалутдин как? – добирается тетя до главного. – Здоров, надеюсь?

Набираю в грудь побольше воздуху и начинаю рассказывать. Говорить приходится куда подробнее, чем на кухне у Жубаржат, потому что тетя не знает того, что знала моя мачеха, живя со мной в одном селе. Я ничего не утаиваю: ни рассказа Агабаджи, ни раненого, ни долгого отсутствия Джамалутдина, ни страшных слов и намерений Загида. Где-то в середине рассказа у меня начинают течь слезы, но я не обращаю на них внимания, и через какое-то время они заканчиваются. Я все говорю и говорю, глядя в одну точку – на высокий фикус с глянцевыми листьями, на которых совсем нет пыли. Мазифат-апа слушает молча, не перебивая, не охая и не издавая вообще никаких звуков, и под конец мне кажется, что ее и вовсе нет в комнате, что я только фикусу и рассказываю. И по мере того как рассказ приближается к концу, мне становится легче. Наконец я умолкаю, закончив на том, как муж Генже высадил меня возле тетиного дома.

Мазифат-апа молчит, и я бросаю на нее испуганный взгляд: ну как она в ярости, что я решилась на побег и принесла такой позор в ее дом? Но нет, зря я так про тетю думала. Выражение ее лица такое, что невольный порыв бросает меня на ее грудь. А она крепко прижимает меня к себе, гладит по волосам, бормочет слова утешения и называет доченькой. Потом, успокоившись, говорит: