Книга Дворянин из Рыбных лавок - Олег Кудрин

Итак, письмо, полученное канцелярией Австрийского консульства в четверг 21 марта, было отправлено в понедельник 18 марта из… Из Кишинева. Любопытная информация. Однако ничего более из конверта разглядеть не удалось. Почерк, коим написан был адрес, оказался каллиграфически безликим — видимо, отправитель письма попросил служащего почты сделать надпись, сославшись на свою неразборчивую руку.

За сим Горлис поспешил откланяться и отправился на аудиенцию к чиновнику по особым поручениям. Время уже шло к вечеру, как бы не опоздать, что было совершенно недопустимо. По дороге думал о сложившихся обстоятельствах и о том, как с их учетом выстраивать разговор с Вязьмитеновым.

Прежде всего нужно сообщить о наиновейшем событии — эксцессе с письмом в консульстве Австрии. Кое-что из произошедшего нужно приоткрыть. Строго дозированно, не раскрывая всего (в частности, своей недалекоглядности), но всё же сказать о существовании письма, позже пропавшего, отправленного странным субъектом, вероятно, Гологордовским, из Кишинева. И в связи с этим нужно произвести отдельное небольшое доследование русской полиции. Здесь, кажется, всё ясно. Намного сложней история с Понятинскими и с убийством Стефании. Тут понятно только одно: ни в коем случае нельзя говорить про еще один заказ на расследование, причем, в отличие от российского, на дармовщинку, обещавшего щедрую оплату. Вопрос, однако, в том, что и как можно рассказывать?..

Натан подумал, что правильней всего будет сначала и до конца пройтись по следам того, о чем говорить нельзя. Не следует докладывать о том, что он был фактически похищаем Понятинскими, точнее, их гайдуками — по приказу пани Стефании. Подобное двойное похищение, оставшееся безнаказанным, будет плохо влиять на его репутацию в среде русского чиновничества. Став достоянием гласности, оно вызовет немалое смущение и во Французском консульстве. Также категорически нельзя раскрывать, что последний акт трагедии, убийство польки, прошел на его глазах. Поскольку тайной для Вязьмитенова останется то, что он в тот момент был связан, обездвижен и с кляпом во рту; будут непонятны, а значит, подозрительны обстоятельства подобного свидетельского качества.

Теперь о том, о чем можно говорить. Ранее гнев Понятинской вызывали действия по установлению личности и деталей жизни Гологордовского. Теперь ее нет, а Марцин Понятинский готов на всё, лишь бы узнать личность убийцы. Значит, у Горлиса есть carte blanche[36] для того, чтобы пересказать Вязьмитенову информацию о Гологордовском, услышанную от ясновельможного пана Марцина. Впрочем, здесь же нужно учитывать ощутимо антипольские настроения российского «особого чиновника». А это значит, что об убитом, человеке авантюрном, следует говорить так, чтобы в его авантюрах нельзя было заподозрить Понятинских. Нужно объяснять, что они общались с ним исключительно из жалости, как с другом детства и юности, попавшим в сложные обстоятельства. Ну, вот, кажется, с такими раскладами уже и можно говорить с Вязьмитеновым, благо, как раз пришел к его кабинету…

Впрочем, встреча с коллежским советником Вязьмитеновым в этот раз выдавалась странною более, чем всегда. Сегодня Евгений Аристархович был невнимателен, словно мыслями находился где-то далеко. Натан рассказывал ему всё строго по плану, продуманному по дороге. Тот же в ответ лишь рассеянно кивал головой. И это было даже не столько обидно, сколько… ну, безнадежно, что ли. И вот почему. Если российская сторона по какой-то причине напрочь утратила интерес к этому делу, то Горлис готов был это понять и из дела выйти. Однако соль момента заключалась в том, что у него уже появился новый заказчик. В связи с чем теперь уж самому Натану было невыгодно оставаться без контакта с русскими канцеляриями и Одесским полицмейстерством. Поэтому скверно было оставлять ситуацию такой, как она складывается, ничего не предпринимая. Ведь что выходит? Несколько дней назад в недоговоренности начал играть Дрымов. Теперь Афанасий от личного общения вообще увильнул, предупредив о встрече с высшим и притом «особенным» начальством. Однако же и чиновник по особым поручениям начал вести себя похоже — не столь заинтересованно, а точней сказать, безразлично касательно следствия.

Горлис решился взорвать такую ситуацию, проявив смелость, граничащую с дерзостью:

— Ваше высокоблагородие, прошу великодушно меня простить, если я что-то не так разумею. Правильно ли я понимаю, что с установлением личности убитого вас, как официальное лицо, текущее расследование перестает интересовать? И оное следствие в целом, вчерне, так сказать, можно считать сделанным, законченным?..

Подобная прямота пришлась Вязьмитенову не по вкусу. Он резко встал, тем самым понуждая к тому же и Натана как низшего по происхождению, званию и возрасту.

— Нет, любезный Горлис, вы понимаете совершенно не верно! Следствие не только не закончено, но, напротив, в нем, ежели позволительно так говорить, ставки удвоились. — Далее, обуздав себя и придав лицу скорбное выражение, «особый» чиновник продолжил: — Смерть польской аристократки — страшная трагедия. И в сём случае убийца должен быть найден и наказан.

— О, да, конечно же, — поспешил поддакнуть Натан, тем самым показывая, что воспринимает эти слова российского чиновника как прямое указание на цель, у него уже имевшуюся после разговора с Марцином Понятинским.

— Более того. Более… Более… Более, чем опасно, то, что в нашем городе за какую-то неделю с небольшим произведены сразу два убийства и содеяны они, что особенно ужасно и совершенно уж недопустимо, в отношении особ дворянского, аристократического происхождения!

Это стало эмоциональным пиком речи Евгения Аристарховича. Продолжил он уже более спокойно:

— …Не говоря уж о том, что недруги Российской Короны могут увидеть в оном злой умысел против знатных лиц польского происхождения. Что, конечно же, является полнейшей чушью. Державе Российской ценны все подданные, независимо от их родословной.

Говорилось это столь чеканно, что Горлису захотелось вновь попросить перо и бумагу, дабы запечатлеть сии искренние слова для вечности. Но он опасался, что после первой дерзости это будет воспринято новым ее изводом. И потому лишь слушал с выражением величайшей почтительности.

— Но, с другой стороны, — отметил Вязьмитенов, кажется, совсем уж успокоившись. — Что там греха таить. Произошедшие печальные события, две смерти показывают… показывают… нездоровые тенденции, существующие в польской среде… Мы сделали запрос, навели справки. Понятинские и Гологордовский обитали по соседству. Так что оные беды, скорее всего, имеют личностный, светски-соседский характер, нежели всеобъемлющее измерение политического или же общественного свойства.

Далее, извинившись, Евгений Аристархович сказал, что должен уехать по срочным делам.

Из перешептываний в канцелярии Натану удалось уловить, отчего Вязьмитенов сегодня несколько не в себе. Похоже, ему и тем, кто с ним заодно, окончательно удалось оттереть Ставраки от подряда на обустройство линии порто-франко. И по-видимому, сейчас Евгений Аристархович уехал праздновать это событие…