Книга Синий билет - Софи Макинтош

– Скажи! – потребовала я.

Она присела на край кровати, скрестив лодыжки. Больше в комнате сесть было некуда. Она держалась спокойно, хотя и несколько скованно. Поднос поставила на пол.

– Не возражаешь, если я закурю? – спросила Марисоль.

– Возражаю!

Но тем не менее Марисоль закурила. Я внимательно за ней наблюдала, пытаясь распознать в ней проявления материнской натуры. Она казалась отстраненной, чужой, хотя я знала, что когда-то трогала ее, заботилась о ней. Мне захотелось стиснуть руками ее шею и давить, пока она не ответит на все мои вопросы. Эхо любви и гнева набежало волной и растаяло.

– Где мой ребенок? – снова спросила я. – А где твой?

Она выпустила струйку дыма, склонив голову набок.

– Спит, – ответила она. – В другой комнате.

Она сняла с тарелки фольгу, под которой оказались сэндвичи на ломтиках хлеба без корки, и, смяв фольгу, затушила в ней окурок.

– Хочешь? – спросила она, протянув мне тарелку с сэндвичами.

– Да что с тобой такое, черт побери? – воскликнула я.

– Проголодалась. Ты же знаешь, что это такое, я уверена, ты знаешь. Ты самая голодная женщина, какую я знаю.

Она поставила тарелку на место. Сама не взяла сэндвич.

– Марисоль! Что ты тут делаешь?

– Ты хочешь увидеть свою малышку, да? – спросила она. – Пойдем со мной. Я тебе помогу.

Мы пошли по коридору. Кроме нас там никого не было. Марисоль, похоже, чувствовала себя в этом здании как дома. Она двигалась уверенно, изящно. Во мне клокотала ненависть к ней. Она остановилась у большой деревянной двери, вытащила из кармана ключ, вставила в замок и повернула.

Комната была выкрашена в желтый цвет, как стены в моей первой придорожной гостинице, куда я попала много лет назад. На окнах висели муслиновые занавесочки, под такими же муслиновыми пологами стояли колыбельки у дальней стены. Колыбелек было пять. Но только в одной лежал младенец. Я сразу узнала ее, даже завернутую в незнакомую белую пеленку. Она была спелената довольно туго, но ручки оставались свободными. Я взяла ее, а Марисоль осталась сзади, дав мне возможность побыть наедине с дочуркой.

– У няни перерыв, – пояснила она, глядя в стену.

Я ощущала, какая Нова теплая и ароматная, словно батон свежевыпеченного хлеба. Мой мозг получил изрядную порцию дофамина, который меня убаюкал, унял мой гнев. Краем глаза я заметила, как Марисоль нерешительно двинулась, сначала шагнув к нам, а потом оглянувшись на дверь.

– А где твой ребенок? – снова спросила я.

– Не здесь, как видишь, – улыбнулась Марисоль. – Давай присядем на минутку.

– Что? Ну, нет! Нам надо ее отсюда вынести, пока никто не пришел.

Марисоль покачала головой:

– Это небезопасно. Надо подождать.

Мы сели на пол между колыбельками. Единственным источником света в комнате был включенный в розетку ночник в форме кролика, испускавший золотистый свет. Нова распласталась на моей груди как лягушечка. Ритм моего дыхания, похоже, действовал на нее успокаивающе.

– Ты помнишь, как мы в первый раз встретились? – спросила Марисоль.

– Да. Я тебя боялась.

– Лучше бы мы вообще не встречались.

Я вообразила себе другое путешествие, в одиночку, и это путешествие закончилось раньше, чем у меня появился шанс увидеть Нову. Оно закончилось на обочине дороги или в отеле, где мужчина меня ударил, или в ванне, где я заснула, или в машине, остановленной представителями власти. Но потом мне представилось еще одно путешествие, благополучно завершившееся, и я снова была девочка с расцарапанными коленками, отчаянная, форменное исчадие тьмы. Где я ползла по грязи, плыла и подворовывала, мучительно прокладывая себе путь к свободе.

– Я тоже тебя боялась, – призналась она. – Я всех боялась.

– По тебе этого нельзя было сказать.

– Потому что это нельзя было показывать. Иначе все бы быстро кончилось. Надо было просто притворяться. И сейчас боюсь. Сейчас я боюсь гораздо больше, чем когда-либо прежде. Теперь-то я могу тебе это сказать, потому что это уже ни на что не влияет.

– Еще как влияет! Но я уже не боюсь, – сказала я, хотя не знала, правда ли это. А может быть, мне хоть раз в жизни надо быть смелой. Мое темное чувство больше уже не казалось темным, оно ярко сияло, потому что я узрела и даже потрогала горячий и влажный красный бутон мироздания, но мне не хотелось говорить об этом с Марисоль, даже при том, что теперь она сама была матерью.

– Хорошо тебе, – заметила она. – Можно мне ее подержать?

– Нет, – отрезала я. – Знаешь, я не могу тебя простить. Даже несмотря на то, что ты мне ее вернула. Ты же нас предала.

– Только в самом конце, – сказала она. – Только когда мне пришлось. Я других предала, вот это правда. Я делала ужасные вещи ради того, чтобы сохранить ребенка. Но то, что было в лесу, с нами, – все это было по-настоящему. – Она шевельнулась и отвела взгляд. – Но ты сбежала, а мой ребенок перестал двигаться, и мне пришлось вернуться к ним. Мне понадобилась помощь, это была чрезвычайная ситуация, а ты меня бросила. Ну и, само собой, когда я вернулась, пришлось рассказать им про тебя. Конечно, я рассказала. Нужно было выполнить мою часть сделки. – Она взглянула на меня: ее взгляд стал тяжелым, в глазах стояли слезы. – Мне все равно, понимаешь ты это или нет. Я знаю, что на моем месте ты поступила бы точно так же.

Она опустила взгляд на Нову и тронула ее щечку одним пальцем. А я прижала малышку к себе, отодвинувшись назад.

– В любом случае ни к чему хорошему это не привело. У меня нет ребенка.

Я оторвала взгляд от Новы и внимательно посмотрела в глаза Марисоль, впервые с того момента, как мы вошли в эту комнату, и похолодела.

– Это был мальчик, – продолжала она. – Он перестал шевелиться. Я оказалась права, но мне не хотелось в это верить. Он родился мертвым. Я взяла его на руки, но сразу все поняла, а как же иначе? Так что нет у меня ребенка.

Она издала короткий рыдающий смешок. И снова потянулась к Нове, но я только крепче прижала ее к себе.

– Ребенка у меня нет, но я вправе покинуть страну, я могу это сделать честно, у меня будет новая жизнь, я это заслужила. И им наплевать, чьего ребенка я заберу.

– Нет! Только не спрашивай. Не говори мне этого!

Марисоль приоткрыла искаженный гримасой рот, так что стали видны ее зубы. Раньше я никогда не видела ее такой. Она рыдала, не таясь.

– Отдай мне свою малышку! Отдай мне ребенка, и я клянусь, что буду заботиться о ней, как о своей собственной. Клянусь, она будет счастливой и любимой до конца своих дней.

– Но ты же пообещала мне помочь. Так помоги мне сбежать отсюда, – сказала я. – Мы сможем сбежать вместе.