Книга Двойной заговор. «Неудобные» вопросы о Сталине и Гитлере - Александр Колпакиди

В 1938–1939 годах японский военный атташе обеспечил существование в Германии так называемой «Льдины» — засекреченной группы НТС. Группа слушала московское радио, анализировала советскую периодику и на основании этих сведений писала и сама же печатала листовки для распространения в СССР, а также статьи для газеты «За Россию». Попутно «Льдина» составляла для японцев «отчеты о событиях советской жизни». А распространение листовок в СССР происходило с помощью поляков. Прямо-таки шпионский Интернационал!

«Льдина» существовала 22 месяца в условиях строгой конспирации. Немецкая разведка прикрывала ее. После оккупации Польши немцы стали опасаться осложнений в отношениях с СССР, и «Льдина» перебазировалась в Бухарест, куда японцы взяли на службу и бежавших польских офицеров разведки. Наши простодушные читатели «Огонька» и «Московский новостей» смеялись, читая о том, что подсудимых на московских процессах обвиняли в связях с японской разведкой. А что тут, собственно говоря, смешного?

Но по-настоящему масштаб антисоветских настроений в среде эмиграции показала Вторая мировая война. Многие эмигранты участвовали в ней на стороне Германии. Разведывательно-диверсионную «Особую дивизию» возглавлял бывший капитан царской гвардии Борис Смысловский (фон Регенау, он же Хольмстон). В 1945 году она называлась «Первая русская национальная армия». В Югославии из эмигрантов был создан 16-тысячный «Русский корпус» под командованием сначала генерала Михаила Скородумова, а затем генерала Бориса Штейфона. Русские эмигранты служили в так называемой «Русской национальной народной армии», сформированной в марте 1942 года в Белоруссии, в Русской освободительной народной армии (не путать с власовской РОА), действовавшей на Брянщине, в бригаде «Дружина». Существовали и другие сформированные из эмигрантов или ими руководимые подразделения, верой и правдой служившие немцам в годы войны.

Так что о том, что к 30-м годам с белогвардейским подпольем было покончено, говорить несколько преждевременно. Хотя, конечно, из всех угроз сталинскому режиму эта была самой, пожалуй, незначительной. Внутреннее сопротивление было куда более грозным.

Глава 7. Удар молнии

Душно. Густой тяжелый воздух. Весь мир притих и смотрит туда, где от края земли поднимается темно-сизая туча. Она растет, обнимая полнеба, наливаясь грозной тяжестью. Еще мгновение, и она расколется блистающей стрелой молнии. Древние считали, что молния разумна. Материалисты уверены, что она слепа.

Так слепа или разумна?

…Напряжение в стране нарастало. Оппозиция консолидировалась, угрозы становились все решительнее, пропаганда все острее. Все пока что оставалось на уровне болтовни, однако ситуация должна была развиваться — либо вверх, либо вниз. Вниз — значит прекращать сопротивление и начинать, наконец, заниматься делом. Вверх — переходить к другим формам борьбы. Манифесты и подпольные типографии были уже пройденным этапом. Следующим, по логике борьбы, должен стать террор.

Поэтому когда в Ленинграде убили первого секретаря Ленинградского обкома Кирова, ни у кого и мысли не возникло, что это может быть чем-либо иным, кроме как происками врага. Да и враг казался очевидным — Ленинград, бывшая вотчина Зиновьева, где оставалось множество его сторонников, затаившихся, выжидающих своего часа.

Между тем с этим убийством до сих пор не ясно ничего. Где-то в России должно было произойти подобное преступление, и оно произошло. То, что должно было случиться, случилось, однако как-то не так, странно и нелепо…

Так слепа молния или разумна?

Этот вопрос, в применении к одному из самых громких преступлений в советской истории, не дает покоя исследователям вот уже семьдесят лет. Причем совершенно безрезультатно.

«Съезд победителей», он же «съезд расстрелянных»

Итак, противостояние нарастало. А с другой стороны, к 1934 году стало ясно, что политика властей оправдывает себя. Страна понемногу выбиралась из разрухи, не той, что, по выражению профессора Преображенского, «не в клозетах, а в головах», а той, что происходила по причине отсутствия клозетов. Равно как заводов, электростанций, урожаев и прочего. Политика власти оправдывала себя, авторитет ее рос, и страна понемногу сворачивала на путь, который носители русского имперского сознания узнали бы из тысяч путей. А носителем оного сознания был весь народ. Оттого-то и вспоминают те, кто жил в 30-е годы, это время как удивительно светлое. Не потому, что ели сладко, а потому, что жили сообразно менталитету.

Теперь противники власти уже не могли, как Мартемьян Рютин каких-то два года назад, говорить о кризисе и скором крахе государства. Индустриализация шла успешно, коллективизация на селе победила, остатки мощнейшей спекулянтской сети затаились по углам, благосостояние народа, хоть и очень медленно, все же начинало повышаться. Оставалось либо признать свое поражение и переходить на сторону правительства, либо… продолжать противостояние, но уже не во имя народа, и ради каких-то иных целей.

В известном смысле, очередной вехой стал XVII съезд партии, который со временем стал носить двойное название. Его называли «съездом победителей» и «съездом расстрелянных». Самое любопытное — что так оно и было. Просто первое название имеет отношение к экономике и государственной жизни, а второе — к политике.

«Съездом победителей» XVII съезд называли, поскольку основным тоном на нем были рапорты об успехах и победах индустриализации — кстати, достаточно честные. Проблем было много, но и успехи налицо. Второе название ему дали по той причине, что большинство его делегатов впоследствии были репрессированы. А еще XVII съезд может быть назван «днями восхваления». Не было ни одного выступления, в котором не говорилось бы о «величайшем», «гениальнейшем» и пр. Само собой, эпитеты адресовались Сталину. Что весьма забавно, поскольку Сталин восхвалений не любил, и его отношение к собственному культу варьировалось от насмешки до презрения. Многие делегаты это знали, в силу своего положения в партии не могли не знать — и тем не менее…

Отвлечемся ненадолго от политики, оппозиции и поговорим о «культе личности». Безусловно, какой-то культ в государстве должен существовать и поддерживаться властями, по той же причине, по какой страна должна кормить свою армию — иначе ей придется кормить чужую. Точно так же обстоит дело и в области идеологии. У советского правительства большого выбора в этой области не было, а точнее, не существовало никакого. Надо было заставить работать классическую российскую триаду: «За Веру, Царя и Отечество». Судя по тому, как Сталин действовал, он это прекрасно понимал.

Отечество для населявших нашу шестую часть суши людей таковым и оставалось, веру худо-бедно, на некоторое время, могли заменить марксизм-ленинизм и мечты о построении справедливого общества. Что же касается второго члена триады, то и здесь тоже все было ясно. Попытки создать культ Ленина увенчались успехом, но на роль Царя тень Ильича не годилась. Так что Сталину пришлось смириться с неизбежным.

Тут ведь что интересно? Есть такой любопытный психологический казус: когда один человек говорит о другом, мы подчас мало узнаем о человеке, о котором говорят, но почти все — о том, кто говорит. Если, например, некто сексуально озабочен — ему кажется, что всем в мире движет секс. Если он одержим жаждой власти, он и другим приписывает те же побуждения. И так далее…