Книга Алтарь Святовита - Алексей Борисов

Боярин основательно потолковал с Семеном, рассказал официальную версию похода, обозначил количество людей, посулил достойную оплату и ударил с ним по рукам. С этого момента все заботы о войске ложились на черниговца, а тот так рьяно взялся исполнять свои обязанности, что Строган только диву давался, как много всего надо, и как дорого оно стоит. Семен собирался слепить войско по образцу Черниговского княжества; с разведкой, конницей, ударной пехотой и стрелками. Еще не добытые гривны от похода, в связи с растратами стали заметно сокращаться, а через двенадцать дней прибыльность мероприятия оказалась под вопросом, если не под угрозой срыва. Воевода озвучил количество амуниции, оружия, лошадей и провианта, отчего Строгану поплохело.

Для начала Семен отобрал из приведенных Бандерой способных к ратному делу десяток новгородцев, посадил их на лошадей и увел в лес в сторону реки Веряжа. Не прошло и пяти дней, как черниговец прискакал снова, взял еще шестерых и снова укатил. В следующий раз с ним отправилось трое. Через две недели ко двору Строгана вернулся всего десяток. Злые, исхудавшие, в потрепанных тулупах, с плоскими котомками, закрепленными на груди и спине, юноши озирались по сторонам, плотоядно поглядывая на суетившихся у хлева дворовых девок. По команде Семена новгородцы соскочили с лошадей, отвязали от себя дубовые доски, зашитые в мешковину, прикрепили их к седлам и стали за спиной своего командира. Черниговец подошел к Строгану.

– Из всего молодняка только эти десять смогут идти в поход на Водь.

– А остальные где?

– Кто сбежал, кого волки задрали.

– Девять душ?

– Лучше сейчас, чем потом, – ответил Семен, – за год я бы сумел сделать из них близкое подобие воев.

Строган сплюнул на снег.

– Я не собираюсь воевать! Дань собирать, только и всего.

Семен ухмыльнулся. Кто ж просто так свое добро отдаст?

– Я что-то смешное сказал? – спросил боярин и нахмурился.

– У Теплого озера, в земли, которые мы идем, построили новый городок Самолву. Я спрашивал у новгородских купцов, что к нам в Чернигов торговать ходили, так там сидит князь с дружиной, стригущий ливонцев как баранов. Они только шерстью обрастут, а он уже тут как тут, с ножницами. И сделать ему ничего не могут. Необученное ополчение в первом бою превратится в рабов.

– Ты многого не ведаешь. На силу всегда другая сила найдется, и этим князем займутся. А пока готовь людей, а не теряй. На Николая день[46] выступаем.

Как часто бывает на Руси, запланированная дата постоянно перекладывается на более поздний срок, если это не праздник. Поход Строгана исключением не стал. Под конец года ударили такие свирепые морозы, что птицы замерзали на лету. Следующей напастью стал снег, побивший все рекорды по месячной норме. Люди сидели по домам, не высовывая носа на улицу из-за пронизывающего ветра и непрекращающейся вьюги. Торговля замерла, а от постоянно горящих костров стали случаться частые пожары. В церквах приказали звонить в колокола, в надежде отогнать природную беду. И лишь к началу января, совместными усилиями звонарей, молящихся священников вместе с паствой, а может, внезапным антициклоном – погода наладилась. Снежные бури прекратились, но трескучий мороз остался.

Ровно за месяц до похода на Псков Новгородского князя Александра Строган вывел свой отряд в количестве пятидесяти трех человек вместе с обозом в окрестности города к заимке, где в настоящее время располагается деревушка Поддубье, дабы оттуда двинуться к устью речки Луга. В дальнейшем маршрут пролегал к реке Плюсса, где уже можно было начать сбор дани, затем к Желче, и так до самой Ремды. Если посмотреть на пергамент с картой тех областей, то он пестрел населенными пунктами с рисунками куниц, соболей и белок, которые добывались там в изобилии. Над рисунком и склонились боярин с воеводой, спрятавшись от внезапно наскочившей вьюги за толстыми стенами избушки, поставленной на сваях.

– Скажи мне, Семен, что у вас с Ростиславом произошло? – стал выспрашивать Строган у воеводы. – Ты ж с ним с давних пор, по Новгороду тебя помню, когда Михаил своего сынка двухлетнего с собой привозил[47].

– Понимаешь, не по пути мне с ним. Нет у него родины, не чует он землю нашу. Степняки его княжество разорили, а он, вместо того чтобы людей сплотить, да силу крепить, на запад подался.

– Значит, – Строган стал сворачивать карту, – князей ты не любишь?

– А за что мне их любить! В горе и в радости князь людям своим служить должен, а не искать, где сытнее и теплее. Умом разумею, что сопляк он еще, но если в отрочестве любви к Отчизне не привили, толку с него для Чернигова не будет.

– Я тож князей не жалую. Видишь, кое в чем мы с тобою схожи.

– Ой ли? – усомнился Семен.

В этот момент заскрипела открывающаяся входная дверь. Медвежья шкура, висевшая над порогом, колыхнулась, и в избушку зашел Домаш Твердиславич. Решивший совместить во время похода приятное с полезным – то есть поохотиться на лося, новгородец был весь в снегу, а борода позвякивала сосульками.

– Шушукаетесь? – заявил Домаш с порога.

– Ага, – ответил Строган. «Лучше б тебя в том лесу волки загрызли», – подумал про себя боярин, а вслух произнес другое: – Ну как, догнал подранка?

– А то! Сазон с братом тушу на волокуше тянут. Сейчас свежатинки поснедаем.

Охота Твердиславича чуть не стала помехой шпиону Пахома Ильича, шедшему параллельно с войском Строгана. В жизнь бы Домаш не смог бы догнать лося в густом лесу, кабы сохатый не учуял человеческий запах на пути его бегства. Зверь отвернул в сторону, провалился в сугроб, а когда пытался вылезти, метко пущенная сулица лишила его жизни. Новгородцы шпиона не обнаружили, а неприметный мужичок, одетый в белый балахон поверх добротного овчинного тулупа, ватных штанов и непромокаемых высоких сапог на меху, потихоньку отполз в сторону, встал на лыжи и поспешил к ближайшему селению, где его дожидалась верная лошадка. В Плюссах, как и во многих последующих деревнях, Строгана ждало полное разочарование. Задолго до подхода сборщиков дани местные жители исчезали, прихватив все ценное, оставляя в деревнях только стариков, которые, рассказывая о страшной болезни, непременно указывали на огромные следы от костра, где якобы сгорели умершие больные.

Платить дань никто не хотел, и, учитывая тот факт, что материальный достаток был особо невелик, а потерянная недвижимость легко восстанавливалась, еще с давних времен люди старались спрятаться от мытарей. Система мероприятий была проста: перебраться в лесной схрон на недельку-две, дождаться ухода плохих людей и отстроиться заново. Сбой начался, когда окрепла родовая знать. Им проще было расстаться с частью своего добра и соплеменников, чем начинать все заново. Конечно, были и исключения. В наказание деревни беспощадно подвергались сожжению, но в этот раз новгородцы столкнулись не с бегством, а с повальным мором. Это было нечто новое, страшное, а посему опасное для своего здоровья. Единственные союзники, на которых могли опереться сборщики дани – старосты, в этот раз сами бойкотировали фискальные мероприятия. И делали они это не со страха, а благодаря тонкой и очень расчетливой политике, проведенной Пахомом Ильичом совместно с кипеньским старостой Железняком. Невдомек было Строгану, что еще летом в Гостилицах был проведен сход всех представителей водьских старейшин, который принял решение: Новгороду дани не платить, а свозить определенное количество своих товаров в новую крепость у устья Невы, где за него получать пусть невысокую, но зато заранее оговоренную оплату вместе с грамотой, что подати сданы исправно. На этой декларации стояли две печати. Одна из них принадлежала Пахому Ильичу, а вторая – доверенному лицу новгородского князя Александра, Якову Полочанину. Прибыль от продажи полученных товаров с лихвой компенсировала положенный процент в княжью казну, долю посреднику, а также пополняла звонким серебром обитые железом сундуки узкого круга новгородских бояр. Сам князь Александр в экономические дебри не лез, и когда давал согласие на сбор дани Строгану, то душой не кривил. А если и умолчал чего, то только по простоте своей, о войске родном заботясь.