Книга Одесская сага. Ноев ковчег - Юлия Артюхович (Верба)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зато в Крыму наступило настоящее блаженство. Борька подскакивал первый и среди ночи – и гулять, и подать упавшую игрушку, и даже вымыть попу наследнику. Аня оставляла ребенка и ездила спокойно по санаториям, возвращаясь к вечеру и находя в саду идиллию со спящим малышом и Борей, который газеткой второй час отгонял от него мух. Вайнштейн оказался идеальным отцом. Да и партнером тоже неплохим. Вот целую миску инжира вместе с лепешками оставил ей.
Она забеспокоилась через час – долго гуляют. Через три металась по селу – никто никого не видел.
Украл! Украл ребенка! Куда идти? В милицию? Что скажу?!
Еще через полчаса Анька готова была идти в НКВД и сдать Борю с потрохами. Что случится дальше – ей было уже все равно. И тут под окном остановилась бричка. Из нее выпрыгнул Борька, неся на руках спящего Ваньку, которого он поддерживал снизу огромным букетом цветов.
– Где ты был?! Ты что, с ума сошел?! – шипела, чтобы не разбудить ребенка, Анька. – Почему он зареванный?! Вы где были?
– А… Уже все хорошо, Ханка, – улыбался Боря. – Теперь все замечательно!
– Ты что сделал?! – похолодела Анька и ударила его в плечо. – Я тебя спрашиваю!
Борька посмотрел на нее совсем другим, темным, тяжелым взглядом и выдавил:
– Теперь я спокоен.
– Идиот!!! Что ты натворил?!! Ты что сделал?!
– Ну, с медицинской точки зрения – это очень гигиенично. – Борька сиял. – И в постели, думаю, ты оценила преимущества. Это называется обрезание. У нас сегодня праздник! – Он чмокнул Аньку в нос. – Кстати, а ты знаешь, что Йоханан, Иван, означает «Бог пожалел, был милостив», ну точно про нас.
– Придурок! Ненавижу! – Анька дернула к себе Ванечку, который проснулся и захныкал. – Ребенка покалечил! Изуродовал!
– Ой, что-то ты не пугалась такого уродства.
– Ненормальный! Это же все запрещено! Синагоги закрыли! Обрезание запретили! Я же коммунистка!
– Ханка, скажи честно, ты что, не понимаешь, что ты тоже из наших? Мама твоя, Фира, на каком языке вас ругает? А колыбельные на каком пела? Неужели не слышала? У тебя что, твоя кровь ни разу не проявлялась?
Анька осеклась. Покраснела, нахмурилась.
– Да ты чего? Мы ж крещеные все! Православные.
– Но ты забыла или даже не знаешь, что у нас национальность по маме, а не по отцу. И поверь, твоя мама – еврейка. Я бы от шиксы не рожал.
– Совсем идиот! Ну тебя! Как ребенок теперь будет? С обрезанием?
– Да отлично он будет. Вон, кстати, татарва вся тоже обрезанная. И Иисус ваш тоже.
– В смысле?
– В прямом. Он где родился? У кого? Ханна, я сильно удивляюсь твоей дремучести.
– Я атеистка!
– Тебя не поймешь, коммунистка-атеистка-православная. Ага. Я слышал эту атеистку. В машине, в бессознанке. А если атеистка, то тем более тебе должно быть все равно. Так что праздник у нас сегодня. И у Йохана Борисовича. Ресторана, увы, здесь нет, но я дома не хуже накрою. Держи дите.
– Ненавижу тебя!
– Потом спасибо скажешь!
Ирод, цедя по словечку и упиваясь любопытством Лидочки, напомнил ей об акцентированных песнях и конфузе его коллеги, который решил подловить самого Утесова.
– Лидочка, вы оцените – это практически анекдот! Идет Утесов по Тверской улице, а навстречу ему – руководитель Главреперткома Платон Керженцев. Леонид Осипович, – говорит он, – я знаю, что вы, вопреки запрету, исполняете на своих концертах одесские песни «Гоп со смыком», «Лимончики», «С одесского кичмана». – Если вы еще хотя бы один раз исполните их, то считайте, что на эстраде вам больше не выступать! Ну, Утесов промолчал и пошел по Тверской дальше. В тот же вечер в Кремле состоялся концерт его оркестра – кажется, посвященный покорителям Севера… Утесов исполнил несколько «залитованных», то есть разрешенных, песен. И тут к нему подходит Ворошилов или кто-то еще из официальных лиц и говорит: «А теперь спойте “С одесского кичмана”». – «Но я не могу…» – «Са-а-а-ам, то есть Сталин просит…»
На следующий день снова идет Утесов по Тверской, а навстречу ему Платон Керженцев.
– Представляете, вчера на концерте спел «С одесского кичмана», – сообщает ему Утесов.
– Все! Вы свободны! Больше вы на эстраде выступать не будете!
– Но меня попросили спеть эту песню. И я не мог отказать. Ну Клим попросил сильно. Но не за себя!..
– И, и… – ерзала на кресле Лидочка.
– …а за товарища Сталина. Он его послал. Так что Керженцев только пискнул и пошел дальше как мешком прибитый!
– Очень похоже на байку, – рассмеялась Лида. – Вы сами придумали?
– Да бог с вами, нашли выдумщика. Вы ж знаете – со мной только правду и ничего, кроме нее. А жизнь намного затейливее наших самих смелых фантазий. Ну вот хоть на нас посмотрите…
Феня Московчук уже год как не жила в немецкой семье. Уволили ее из-за ерунды. Она намывала полы в гостиной, а проходящий мимо хозяин весело шлепнул ее по заднице. Суровая фрау Эмма, осмотрев округлившуюся во всех нужных местах фигуру Фени в слишком тесном платье, объявила, что в ее услугах больше не нуждаются, и завтра она может быть свободна. Жалованье в полном объеме с небольшой премией «на дорогу» ей выдали тут же.
– А куда ж я пойду?
– Не знаю. Откуда пришла, – отрезала фрау Эмма.
Феня за три года жизни в немецкой семье немно- го изучила город и хоть изредка, но выбиралась из Люстдорфа ближе к городской жизни. Судьба ее решится мгновенно. В трамвае, курсирующем между Люстдорфом и железнодорожным вокзалом, она увидит объявление – требуются вагоновожатые. Обучение и койка в общежитии для иногородних. Так она и переедет в трамвае в новую городскую жизнь. Водить трамвай Феня научится быстро, ну а новые подружки по общежитию покажут, как пользоваться косметикой и где ближайшие танцы. Феня по старой привычке будет откладывать даже от крошечной зарплаты, но раз в месяц баловать себя чем-то роскошным – мороженым, походом в кино или на танцы. В этом месяце выбор был сделан: открытие городского парка культуры и отдыха. Бывший Александровский парк за четыре месяца ремонта преобразился – аттракционы, огромная танцплощадка. Правда, и цены были высоченные: карусель с конями – 50 копеек за две минуты, колесные коньки – рубль, час на танцплощадке – рубль!
Феня с трудом читала по слогам, но жизнь в немецкой семье научила ее быстро считать в уме. И она справедливо решила, что с тех колесных коньков можно еще лоб расшибить и единственные чулки порвать, а час на танцах намного выгоднее двухминутной радости на карусели. Она встала в длиннющую очередь.
– Кто последний? – раздался голос за спиной.
– Последняя у попа жинка! – не оглядываясь, парировала Феня.
