Книга Рекенштейны - Вера Крыжановская

— Я должен предложить вам, милостивый государь, несколько вопросов, чтобы узнать, откуда у вас эти вещи и как могло случиться, что вы закладываете драгоценные каменья, принадлежащие семейству, которое, как мне известно, слишком богато, чтобы прибегать к подобным мерам? — спросил он строго.

— Месье Берг, я не имею права назвать моего доверителя, — проговорил смущенный Неберт.

— Так возьмите эти вещи: я не впутываюсь в темные дела. Если вы не можете сказать, от кого вы получили эти драгоценности, то я не могу вести с вами дел.

Неберт в полном отчаянии, не зная, что делать, мял в смущении свою шапку.

— Вам одному, месье Берг, — сказал он наконец, — если только вы обещаете хранить тайну, я назову того, кто послал меня.

— Оставьте нас, Гаспар. Скажите мне только, — обратился Веренфельс к Неберту по выходе своего агента, — кто закладывает вещи с гербом графов Рекенштейнов?

— Сам молодой граф. Он здесь со своей матерью, графиней де Морейра. Они были несчастливы в игре, и необходимость уплатить в двадцать четыре часа вынудила их прибегнуть к такому способу. Но это хорошее дело, месье Берг. И если даже у вас не выкупят эти парюры, вы ничего не потеряете.

— А! так граф игрок?

— Нет, не он. Графиня одержима этой пагубной страстью, — отвечал со вздохом Неберт.

— Месье де Морейра тоже здесь?

— Нет, дон Рамон застрелился два года тому назад в припадке меланхолии, как говорят доктора.

«И его тоже погубила эта тигрица», — сказал себе Готфрид.

— Сколько желаете вы получить?

Неберт назвал сумму.

— Хорошо. Теперь попрошу вас уйти и дать с полчаса времени подумать и рассчитать, прежде чем дать вам решительный ответ.

Оставшись один, Готфрид оттолкнул кресло и стал ходить по комнате в лихорадочном волнении. Она была здесь и сообщник ее тоже, так как Танкред должен был знать, что произошло. Чтобы попасть в комнату Готфрида и спрятать в чемодан портфель, Габриэль должна была пройти по комнате сына, так как дверь, выходящую в коридор Веренфельс, запер сам и унес с собой ключ. С мучительной ясностью слова, которые он слышал тогда, снова звучали в его ушах: «Танкред, мой кумир, клянись, что не проговоришься никогда, ни одним словом…» О чем она могла просить мальчика, как не о том, чтобы он не рассказывал о подлости, которую она сделала! И вот случай отомстить, которого он так жаждал, как бы ищет его сам, являясь к нему в дом, и дает в его руки бич, чтобы нанести чувствительный удар этой ненавистной женщине. Но недостаточно бичевать, надо погубить тех, кто сделал из него вора, загубил его жизнь и похитил у его ребенка их дворянское имя.

Вдруг Готфрид побледнел, сморщил лоб и упал на стул, прижав руку к своему больному сердцу, задыхаясь от его учащенных неправильных биений. Но его нравственное напряжение было такое, что подавляло даже физические страдания, и минуту спустя он встал с суровой, жесткой улыбкой на губах.

«Да, — проговорил он, — сама Немезида привела тебя сюда, граф Рекенштейн. Я возьму твое имя взамен моего, которое ты замарал. Что может быть проще такого решения, чтобы Лилия Веренфельс, дочь вора, снова приобрела свое общественное положение, сделавшись твоей женой. И это будет так».

Он позвонил и велел позвать Неберта.

Но тут вдруг ему пришло на ум опасение, не женат ли Танкред, что представлялось возможным, так как ему было двадцать три года.

— Я обдумал, и вот мое решение, — сказал он агенту, с беспокойством ожидавшему ответа. — Требуемая сумма очень крупная, но я все же не отказываю; но для этого я должен говорить с самим графом и с ним лично поставить условия. Кстати, совершеннолетний ли граф, женат ли он и служит ли где-нибудь?

— Графу Рекенштейну двадцать три года, он не женат и служит в белых кирасирах.

— Прекрасно. Так, если граф желает сговориться со мной насчет этого дела, попросите его приехать ко мне безотлагательно; я буду его ждать.

Несколько успокоенный, но недовольный вместе с тем, Танкред слушал доклад своего посланного.

— Досадно, что вы должны были назвать меня, Неберт. И зачем этот проклятый ростовщик хочет видеть меня?

— Благодарите Бога, граф, что он поддается, а то, право, не знаю, что бы мы делали. Сумма такая крупная, что, конечно, он желает условиться без посредничества.

— Ну делать нечего, велите заложить экипаж, пока я одеваюсь.

Мрачный, озабоченный молодой человек оделся с помощью камердинера. Он почти не смыкал глаз всю ночь, и сцена, разыгравшаяся утром, окончательно обессилела его. А время уходило в этих переговорах, когда была дорога каждая минута, и если все это ни к чему не приведет… какой скандал! Он не хотел и думать об этом.

Танкред не подозревал, выходя из экипажа у дома Готфрида, что его бывший воспитатель, скрываясь в складках гардин, всматривался любопытным и враждебным взглядом в своего будущего зятя, которого он сам себе избрал. Спустя несколько минут граф вошел в кабинет; человек, от которого зависела его судьба, сидел облокотясь на бюро и, казалось, был погружен в свои мысли.

— Согласно вашему желанию, месье Берг, я пришел лично переговорить с вами об известном вам деле, — сказал молодой человек.

— Очень хорошо, граф; мы переговорим и об этом, и о многом другом, — отвечал Готфрид дрожащим голосом и, встав, сделал несколько шагов к посетителю.

Как бы увидев призрак, Танкред побледнел и широко раскрыл глаза.

— Веренфельс! — воскликнул он прерывистым голосом и схватился за спинку кресла, так как голова его закружилась.

— Да, Веренфельс, вор, преступник, пойманный на деле. Ты еще помнишь его, бесчестный мальчишка. Теперь сознайся, как твоя достойная матушка смастерила с тобой эту подлость!

Объясняя себе смущение молодого человека его причастностью к делу, Веренфельс вне себя схватил его руку и тряхнул так, что, казалось, готов был убить его. Но Танкред не сопротивлялся. Двенадцать протекших лет как бы исчезли; как бывало маленький мальчик дрожал и сдавался покоряющему действию этого огненного взгляда и железной силе этой руки, так и теперь молодой человек сделался покорным и бессильным. И когда Готфрид, овладев своим бешенством, отпустил его, граф, как разбитый, опустился на стул, глаза его закрылись. Это последнее волнение окончательно уничтожило его. Он чувствовал страх и стыд перед этим человеком, так подло оклеветанным и погубленным.

Бледный, сдвинув брови, Веренфельс глядел на него несколько минут; затем, положив руку на его плечо, сказал:

— Будь мужчиной, Танкред. Теперь не время падать в обморок, а надо отдать отчет о прошлом. Сознайся прежде всего, как было дело; я хочу это знать. Граф вздрогнул и вскочил на ноги.

— Я ни в чем не сознаюсь, — крикнул он с пылающим взглядом.

— Ты, может быть, в самом деле думаешь, что я украл портфель?