Книга ВИЧ-положительная - Кэмрин Гарретт

— Подожди, — прислоняясь ко мне, говорит Лидия. — Расскажи все, что случилось со Дня благодарения.

— Угу, — поддакивает Бри. — Если хочешь, конечно, об этом говорить.

Вообще-то не очень. От одной мысли о твиттере и о том, что все теперь знают — даже если приняли за слухи, — меня уже подташнивает. Но под защитой Лидии и Клавдии с одной стороны и друзей из группы взаимопомощи — с другой я чувствую, что все же могу об этом говорить. И мне больше не нужно справляться со всем в одиночку.

Я вздыхаю и плюхаюсь на кровать.

— Ладно, — говорю я, а в груди закипает злость. — Давайте я вам все расскажу про этого говнюка Джесса.

30

В ночь на понедельник я почти не сомкнула глаз со всеми хождениями и перепалками родственников в доме. Отец с Дейвом больше не кричат друг на друга, но зато возникают новые ссоры: отец с папой ругаются из-за меня, к ним присоединяются бабушка с дедушкой, а тетя Камила просит всех замолчать. И все-таки, даже если бы их здесь не было, вряд ли бы я смогла спокойно спать.

Забрать сегодняшнюю домашку до встречи с директором было моей идеей. Я решила, что так будет проще всего — лучше остаться дома и зайти в школу после уроков, чтобы секретари в учительской не судачили. Само собой, я сильно ошибалась.

Я быстро захожу в школу, но даже за эти пару минут на меня устремляются миллионы глаз. Воцаряется тишина, пока я иду по коридору, Лидия с Клавдией как телохранители — по бокам. Обычно на меня никто не смотрит. Обычно все болтают и смеются и никому до меня нет дела. Сегодня все не как обычно.

— Может, тебе не стоит ходить к шкафчику? — спрашивает Клавдия и переглядывается с Лидией. — Там, наверно, еще больше народу. Мы принесем тебе твои вещи.

— Да нормально. Я быстро все возьму и свалю, — качаю я головой. Не хочу туда возвращаться. Я уверена, что уже есть родители, которые жаждут, чтобы я ушла из школы. Так я и сделаю.

Моя догадка только подтверждается, когда мы подходим к шкафчику. На нем ярко-красным маркером выведено: «НАША ШКОЛА НЕ ДЛЯ ШЛЮХ». Не знаю, то ли мне закричать, то ли заплакать, но ни то, ни другое не выходит. Я просто стою и глупо моргаю. Честно говоря, ничего неожиданного. Я это уже все видела в твиттере.

— Симона, — подает голос Лидия, — может…

Я лишь трясу головой и резко разворачиваюсь. Прийти в школу было дурацкой идеей. Может, отчасти я думала, что все не так плохо, как я себе представляла. Что не будет такой бурной реакции. А может, думала, что твит просто примут за выдумку. Как же я ошибалась.

Я иду мимо актового зала и вижу, что его двери открыты. Репетиции. Я совсем забыла. Ведь премьера уже на этих выходных. Я заглядываю внутрь. На сцене мисс Клейн, толкает речь. Позади нее стоит Палумбо, руки скрещены на груди. Рабочих сцены не видно. По идее, мне от этого должно быть легче, но в груди все равно холодеет. Я захожу в зал на автомате, не сводя глаз с актеров на сцене.

Мисс Клейн оборачивается и замирает, уставившись так, словно я — привидение.

— Симона, — мягко говорит она, — могу я с тобой поговорить… наедине?

Все тут же поворачиваются ко мне, кто-то начинает шептаться. Если бы она ничего не сказала, я бы просто тихо ушла и никто бы вообще меня не заметил.

Мисс Клейн спускается со сцены и идет к выходу. Я семеню за ней. Всю эту «дорогу стыда» ко мне прикованы десятки глаз.

— Слушай, — произносит она в коридоре, — я понимаю, что тебе сейчас, наверное, очень тяжело. Хочу, чтобы ты знала: мы удалили те твиты и закрыли аккаунт.

— Окей. — Я не знаю, что сказать. Сейчас это уже не особо важно, но она за весь год не была ко мне так добра. — Спасибо.

— Ты не одна. — Она кладет руку мне на плечо. — Мы все с тобой.

Я выдавливаю из себя жалкую улыбку.

— Но, — продолжает мисс Клейн, — может, и неплохо, что так получилось.

— Простите? — Не пойму, то ли я не расслышала, то ли она пытается философствовать. — Я даже не знаю, как это может…

— Уверена, многие бы тебя пожалели, если б узнали, что произошло. — Она понижает голос до шепота, будто по секрету рассказывает о подарке на день рождения: — И особенно члены жюри конкурса школьных театров.

Я моргаю. На секунду я просто теряю дар речи.

— Знаете что? — выпаливаю я. — Идите вы…

Вот это наглость. Она делает вид, что я ее оскорбила:

— Симона!

— Мисс Клейн, — гремит голос Палумбо. Мы поворачиваемся к нему. Он стоит перед нами, загораживая проем так, что меня больше никому не видно. Должно быть, он вышел следом за нами. — Я попрошу вас покинуть на сегодня репетицию. У нас тут ко всем относятся с уважением — ко всем без исключения.

— Вы мне не начальник, — заявляет мисс Клейн. Ее шея и щеки заливаются краской. — И мне еще многое нужно доделать. Попрошу вас не разговаривать со мной как со школьницей.

— Если вам угодно, можем продолжить этот разговор у директора, — произносит Палумбо. Из зала раздаются тихие возгласы. Даже отсюда один его взгляд сразу заставляет всех притихнуть. — Я тогда отменю репетицию.

— Хорошо, давайте у директора, — отрезает мисс Клейн и шагает прочь. Палумбо начинает идти за ней, но останавливается рядом со мной.

— Симона, ты очень храбрая, — говорит он.

И уходит, прежде чем я успеваю ответить. Все вокруг смотрят на меня. Словно я — золотая рыбка в аквариуме. Но на золотых рыбок не пялится столько народу. Несколько ребят спрыгивают со сцены и подходят ближе. Боже, я прям как одна из Кардашьян.

— Симона, — начинает Эрик, — ничего не нужно…

— Просто… — Я замолкаю. Что я им всем скажу? Как мне с ними об этом говорить, когда я сама не знаю, что и думать? — Мне нужно немного побыть одной.

Я бреду по коридору. Но уже через пару секунд за спиной раздаются шаги; я ускоряюсь. Слышу размеренную поступь Лидии и топот Клавдии. Нечего было и думать, что они оставят меня одну дольше чем на пять минут.

Я сворачиваю в туалет. Здесь пахнет духами, лаком для волос и дезодорантом, но, кажется, никого больше нет. На всякий случай я запираюсь в кабинке. Тут удобнее плакать. Реветь в туалете — это просто классика старших классов в любой школе.

По-моему, я еще никогда не чувствовала себя так глупо. Колени упираются в подбородок. Я сижу на унитазе на корточках, пытаясь не свалиться в воду.

Серьезно, как с травлей справлялись во время первой волны эпидемии СПИДа? Когда люди реально умирали и никто вокруг не обращал внимания? Я зажмуриваюсь. Вот Райан Уайт стал национальным символом в борьбе против ВИЧ и СПИДа, а ведь у него вирус диагностировали еще в восьмидесятых. Из-за стигмы ему пришлось бороться с системой, чтобы получить разрешение ходить в школу. Его маме приходилось объяснять, что она не боится дотрагиваться до собственного ребенка. Тогда даже нельзя было скрыть, что у тебя ВИЧ, потому что не было лекарств, которые держали бы вирус под контролем. Наверное, глупо на моем месте так расстраиваться, ведь то, что со мной случилось, не идет ни в какое сравнение с тем, что было раньше.