Книга Воровка. Королевы бандитской Одессы - Ольга Вяземская

Перед самым Новым годом на одесском вокзале поселилась банда с Молдаванки — они грабили всех, кто попадется. Тогда же в порт прибыл транспорт «Юлия» со спиртом для госпиталей. Анархисты и босяки немедленно захватили судно. Румчерод собрался на съезд. И на нем победили… большевики, левые эсеры, анархисты и максималисты. Съезд тут же порвал отношения с УНР и признал власть Совнаркома и Петрограда.

Отец Риты, теперь от корки до корки прочитывающий все газеты, пытался понять, что происходит. Но у него, скажем честно, это получалось не всегда. Он временами изрядно путался, силясь разобраться, чего же хочет очередная партия, «навсегда» захватившая власть в городе. Пытался, пользуясь давними правилами, рассказать все это Рите, но та понимала не больше отца. Хотя честно слушала. Возможно, теперь в ее жизни эти политические беседы были самым лучшим. В всяком случае, отец был рядом…

— Вот-с, душенька, господа большевики опять вернулись к идее объявления Одессы вольным городом. Надо, мол, местное Учредительное собрание организовать, устроить плебисцит… Постоянные переговоры, временные компромиссы, проекты и прожекты, коалиции… Думается мне, это просто какая-то пустая суета, дымовая завеса, за которой они пытаются спрятать… Ох, даже страшно представить, что именно. Опасаюсь, что это может быть даже новый переворот.

На следующий день Дмитриевский с удивлением прочитал, что киевская Рада вовсе не против, чтобы Одесса обрела вольный статус. В городе был создан новый «Совет десяти». Понеслись предложения конституции, различных реформ и прочая пустая болтовня, на которую только и способны прекраснодушные идеалисты. Многие уже, в общем-то, понимали, что это все от полной невозможности сделать что-то конкретное, каким-то… обычным способом вернуть в город жизнь, дать людям работу, накормить тех, кто голодает, и хоть минимально прибрать к рукам преступность.

Но тут еще и банки встали. Взамен денег, которых не было, «Совет десяти» выпустил одесские боны. Но те, кто торговал на Привозе, отказывались эти боны брать, впрочем, керенки они тоже не жаловали, называя в лучшем случае бумагой.

«Вольный город», вернее его идея, устраивала всех. Якобы и деньги должны были оставаться в необходимом количестве, и управляться город сможет сам… Единственные, кто был против, — большевики. И это вполне понятно: за год либералы превратили цветущий, один из самых богатых городов Империи в бандитскую клоаку. На улицах царствовал холод, в домах — голод. Особенно в домах рабочих — ведь заводы-то стояли, а если и работали, то расчет по заказу мог вообще не поступить. На рынках правил натуральный обмен.

Гайдамаки приступили к разоружению неукраинских частей, оставшихся в Одессе еще с царских времен. Об этом отцу поведал очередной «коллега» — за места, где можно было получить хоть какую-то плату, дрались. Конечно, господина Дмитриевского пока не трогали — специалисты хозяину нужны были до крайности. Однако пару раз прямо в гараже его пытались избить. К счастью, оба раза Дмитриевский отделывался, по сути, парой синяков или легким испугом. Так вот, этот самый новый коллега в прошлом был солдатом. Он продал оружие и… купил гражданскую одежду, нанялся с превеликим трудом на работу и теперь хрипло рассказывал всем желающим о бесчинствах.

— Посуди сам, вот я — солдат пулеметного батальона. Мы сидим в казармах Одессы, сам я родом из Калуги. Жрать нечего, поезда ходят как попало, уехать возможности нет, а тут еще и приходят разоружать. Да к тому же зарплату не платят — у Рады денег нету. Хорошо один из большевичков тогда сказал: «Если Центральная Рада — власть, то пусть платит деньги рабочим. Но она не платит. А раз не платит, то и вовсе не власть она».

Это было логично, инженер Дмитриевский кивал, про себя, правда думая, что его собеседник сменил, как говорили на том же Привозе, шило на швайку: ведь рабочие Одессы зарплаты не видели с сентября семнадцатого. А на дворе уже январь, уголь для домашних печек денег стоит…. Впрочем, его, этот уголь, еще найти надо. Как и деньги, однако.

Ходили слухи, что рабочие Одессы добрались до Питера, пожаловались самому Ленину на Раду и отсутствие денег. Тот, как рассказывали всезнающие люди на базаре, усмехнулся: «Деньги у вас. Хотите — берите их сами».

Ежедневно проходили митинги — чаще их организовывали все те же большевики. Они собирали людей на заводах, в частях, на кораблях. Начались забастовки. И город мгновенно остался без света.

В один из январских дней появилась мадемуазель Мари. Теперь она была уже не мадемуазель, а просто Мари, сменила пенсне на круглые очки, обрезала ногти и вместо милой шубейки надела пальто попроще. Речь ее тоже каким-то необыкновенным образом изменилась. И если бы Рита не видела перед собой свою гувернантку, она бы не смогла сказать, кто перед ней — дама с улицы Глухой, странным ветром занесенная в город торговка с Привоза, никогда дальше Восьмой станции Фонтана не выбиравшаяся или все-таки урожденная француженка, почти десять лет дававшая уроки ей, Маргариточке.

Прихлебывая пустой чай, хорошо хоть горячий (буржуйка — новомодное изобретение — сначала до одури напугала Риту, а потом очень быстро сделалась ее чуть ли не единственным другом), мадемуазель рассказывала:

— Рада таки напечатала денег. Курьеры собрались привезти их в Одессу к двадцатым числам января. Большевички развернули агитацию среди гайдамаков… И не спрашивай меня зачем. И отчего они не сделали этого раньше… Я в политике смыслю совсем немного. Рассказываю то, что мне рассказывают в… Одним словом, люди понимающие.

Рита молча кивала. Уж что-то, а нынешняя страшная зима очень быстро приучила ее без крайней необходимости рта не раскрывать.

— Тут еще и Харьков заявил, — продолжала Мари, — что теперь он есть столица, а вовсе не Киев… А значит, почти наверняка будет война между Радой и Советами. Гайдамаков отправили в Александровск. Однако там их встретили шахтеры и металлисты, которым любые войска, которые свободы лишают, а денег не обещают, вовсе без надобности…

— Что значит — встретили?

— То и значит — едва ли не на границе города встретили, отобрали броневик, поколотили, да и вернули обратно в Одессу. Господа гайдамаки, ой, нет, не господа… Хотя и не товарищи. Одним словом, те, кто сообразил сбежать раньше, рассказывают, что Харьков, то бишь большевички, пошел в контрнаступление, взял Екатеринослав и Александровск. Кругом стреляют, увы, ни о каких даже перспективах мира и речи нет…

Рита и сама слышала, что в Одессе начались перестрелки. Стреляли каждый день, стреляли везде — на Греческой и Соборной, на Пушкинской и Ришельевской, на обоих Арнаутских. И убитые, убитые, убитые со всех сторон… Отец, утешая вечером Риту, попытался рассказать смешную историю. Но и история-то эта была не столько забавной, сколько… выразительной. Она преотлично демонстрировала, насколько нынче жизнь человеческая обесценилась и что вместо нее стало иметь цену.

— Вообрази, душенька, некий господин… Хотя нет, это не господин, так, шпана подзаборная. Одним cловом, он украл грузовик с двумя тысячами винтовок. Всем властям показал фигу, сказал, что грузовик не вернет. Оружие раздал рабочим. В это же время Мишка Япончик зачем-то пытался выяснять отношения с биндюжниками с Пересыпи. Биндюжники вышли без оружия, избили до кровавых соплей пудовыми кулаками этих дешевых гопников с Молдаванки, отобрали у них револьверы и отпустили по домам. Крепко побитый Мишка решил примкнуть к большевикам. Он убежден, что за ними сила и будущее…