Книга Состояние свободы - Нил Мукерджи

На церемонии обращения в другую веру церковь заплатила за трапезу восьми семей, принявших новое вероисповедание: пятьдесят пять человек в совокупности. Милли была тогда слишком маленькой, чтобы понять, почему вдруг ее мама решила крестить всех детей. Спустя много лет Милли спросила у нее, что ее к этому подтолкнуло.

– Они пообещали большой мешок с рисом, – сказала мама. – Это еда на целый месяц. Я выбивалась из сил, но все равно не могла всех прокормить. Кроме того, они сказали, что вы все сможете бесплатно ходить в школу в большом городе, а после выпуска правительство предложит мальчикам работу…

Она осеклась. Тема школы была болезненной для нее и Милли, поэтому продолжать разговор она не стала и отвернулась.

На праздничный обед христианской общины были заколоты две коровы и большая жирная свинья – вот они, счастливые дни. Празднество продолжалось двое суток. Через какое-то время пришла Пасха, а потом и Рождество. Все эти праздники в общине сопровождались трапезами. Для многих людей это был весомый повод, чтобы принять христианство, хотя люди других конфессий также приглашались к праздничному столу и сидели рядом, плечом к плечу с христианами, ели их еду и вторили их песням. Им даже разрешалось заходить в церковь, но только тогда, когда там не было службы.

Здесь, в Думри, Милли обедала после того, как вся семья заканчивала есть; другими словами, она съедала все, что оставалось от их трапезы. Допустим, если бы семья сегодня ела дал и два вида сабзи, то ей бы достался рис или роти, немного дала и любое овощное блюдо, которое не было до конца съедено Льюисом, Пендо, Винти и уже немного подросшим Сураджем. Это правило приоритетности особенно распространялось на рыбные, мясные блюда и яйца: по негласному правилу Милли не разрешалось есть эти особые продукты, так как остатки давали на следующий день детям, затем Льюису и Пендо – они распределялись именно в такой последовательности. Если после нескольких обедов от этих блюд что-то еще оставалось, то Милли все же получала свою порцию. Обычно это был картофель и соус с крошечными кусками мяса. Бывало, что там лежали только кости, хрящи, жир и пленки, которые никто не хотел есть, а иногда если Пендо считала, что блюдо уже начало портиться, то его тоже отдавали Милли, чтобы случайно не отравиться. Она, в свою очередь, ничего не имела против этого и иногда даже не замечала, что что-то не так. У нее было много еды – много риса, который считался роскошью у нее дома, – и, самое главное, регулярное полноценное питание два раза в день. Перед сном, прочитав одну страницу, она по старой привычке выписывала себе сложные слова, но ей больше не приходилось засыпать, думая о том, удастся ли ей завтра поесть.

Дети часто что-то ломают. Милли было восемь, почти девять лет, когда она начала работать в Думри. Ее детские ручки не могли удержать тяжелые, массивные предметы, не могли надежно ухватить мыльные тарелки или чашки, которые так и норовили выскользнуть из рук. В доме было не так много места, чтобы прятать хрупкие вещи, когда она начинала уборку. Такие неприятности случались редко, и разбивалось только что-то по мелочи. Тарелки, стаканы и миски на кухне, сделанные из нержавеющей стали, были в безопасности. Но однажды в их доме появился набор из четырех фарфоровых чашечек с блюдцами. Их поставили в шкаф и доставали только для очень важных гостей, не столько для того, чтобы оказать им уважение, а сколько для того, чтобы подчеркнуть неуклонно возрастающий социальный статус Пендо и Льюиса. После одного такого визита, моя посуду, Милли стукнула чашку, и у нее откололась ручка. В ее руках осталось маленькое, словно игрушечное ушко.

– Посмотри, что ты наделала, неуклюжая деревенщина! – ругала ее Пендо. – Мой набор теперь навсегда испорчен!

После этого Милли день или два боялась попадаться ей лишний раз на глаза, но потом этот страх прошел. Набор был убран в дальний угол шкафа, и больше о нем не вспоминали.

Сумма штрафа, соответственно, была прямо пропорциональна стоимости испорченной вещи. В доме Пендо было не так много дорогих вещей, как правило, они были дороги сердцу, с ними были связаны какие-то эмоции и воспоминания. Однажды Милли сломала глиняную куклу Винти, и та переполошила весь дом. В очередной раз Милли отчитали, но на этот раз она почувствовала, что в словах и голосе Пендо было что-то наигранное, будто она показывала дочери, как нужно ругать слугу, которая сломала игрушку. Поняв это, Милли почувствовала себя гораздо хуже и испугалась куда сильнее, чем в тот раз, когда она испортила чашку: ее уроки напрямую зависели от того, захочет этого Винти-диди или нет. Это тоже забылось, как и любая детская ссора, беззлобная и обыденная, хоть и омраченная классовым неравенством.

Спустя четыре года с того момента, как Милли начала работать на Пендо и Льюиса, мама забрала ее из их дома и отправила к бенгальской семье в город побольше – Джамшедпур. К тому времени Милли уже с легкостью читала на хинди, уже потихоньку писала и могла складывать и вычитать числа, хоть это занимало у нее какое-то время. Она знала английский алфавит и могла читать короткие слова – «cat» – кошка, «rat» – крыса, «car» – машина. Однажды она прочитала слово «bus» – автобус и сама себе улыбнулась, так как до этого не знала такого слова. Его значение она поняла только тогда, когда увидела надпись на одном из автобусов, уезжая из Думри.

5: Судьба

Сони знала, что кое-кто из них приезжает в деревню уже не в первый раз, даже знала некоторых в лицо. Она была уверена, что женщина в синем сари минимум дважды уже была у них вместе с медицинским фургоном. Прямо за школой был установлен резервуар для воды. Вокруг собралась толпа: люди стояли перед школой, на зеленой церковной лужайке и на возвышении рядом с рекой, в тени восьми гигантских деревьев, где должно было проводиться грэм сабха[105]. Она называла их самадж севи – работники соцслужбы. Сони часто слышала, как они выступали с трибун, произнося длинные, эмоциональные агитационные речи. Ведь каждый, кто хочет выиграть выборы, всегда должен выступать. Люди, приезжавшие во время предвыборной кампании из больших городов, сыпали обещаниями, улыбались, кланялись, а затем уезжали. И ничего не менялось, все продолжалось по-прежнему. Но социальные работники были совсем другими. Наблюдая за ними, она могла сказать, что они будто бы были частью их деревни, людьми такими, как она или ее соседи. Поговаривали, что они сейчас собираются ставить спектакль.

Но что такое этот спектакль? У нее были весьма смутные представления об этом. Сони присоединилась к толпе, стоящей у колодца. Она специально встала рядом с сестрой, чтобы понаблюдать за ее лицом. Может быть, хоть спектакль заставит ее улыбнуться? Будут ли они петь? Да, начали петь. Слова были Сони незнакомы, и она не понимала смысл песни. На каком языке они пели? Сам спектакль будет таким же непонятным?

Песня закончилась. Группа людей разделилась надвое и разошлась в стороны. Две женщины вернулись в центр. Они притворялись, что собирают листья кенду. Или это был хворост? Они говорили о том, что лес – это их дом и их защитник, который может обеспечить всем необходимым. Но правительство хочет, чтобы жители деревни уехали и отдали эти леса богачам из крупных компаний, которые срубят все деревья, продадут древесину и начнут копать почву в поисках богатств недр земли… Вода в реках и ручьях из зеленой превратится в красную и больше не будет пригодна для какого-либо использования. Они потеряют все: дома, лес, воздух, воду, свободу, – их заставят работать на земле, которая будет принадлежать кому-то другому, но не им. Сони смотрела не моргая.