Книга Северный крест - Валерий Поволяев

Андрюха опечалился:

— Меня же боцман съест вместе с ботинками, и старший офицер по головке не погладит — миноноска осталась без сигнальщика.

— Ничем не могу помочь, служивый.

— Вот мать честная, — горько вздохнул Андрюха. Вспомнил, что преподносил азы сигнального дела Мамонову — пареньку в надраенных до зеркального сверка башмаках, но сможет ли Мамонов работать самостоятельно — большой вопрос. — Вот мать честная!

— По всем правилам экипажи должны дождаться отставших, в том, что не дождались — нарушение, — неожиданно нудным учительским голосом произнёс Чижов.

— Мне-то от этого не легче, ваше благородие.

— Всё понимаю, но помочь ничем не могу, — сказал поручик. — Держись пока нас, а там видно будет.

— Есть держаться вас, а там видно будет, — без особого энтузиазма отозвался Андрюха, козырнул.

Через два часа Чижов получил задание выдвинуться вместе с отрядом на реку Тамицу, в одно взбунтовавшееся село, расположенное в двадцати пяти километрах от Онеги, погасить разгоревшийся там «пожар».

— Не люблю я этого дела — усмирять мужиков и сечь кнутами голые мужицкие задницы, — Чижов в сердцах сжал кулаки. — Не солдатское это дело, а жандармов у меня в отряде нет. Вот незадача! — Он с шипением втянул в себя воздух, будто обжёгся горячим чаем, и удручённо покрутил головой. — Да потом, история не раз подтвердила, что нет ничего более жестокого и бессмысленного, чем мужицкие бунты.

Но приказ есть приказ. Приказы положено выполнять, а не обсуждать.

Прошло ещё два часа, и отряд Чижова выступил из Онеги в сопровождении трёх телег, на которых стояли пулемёты да на одной из телег горбилась простуженно шмыгающая носом сестра милосердия.

* * *

Ночью на землю упал заморозок, первый в этом году — разбойный, украсивший деревья снежной бахромой. Один из солдат, улёгшийся спать слишком далеко от костра, отморозил себе уши — слишком нежными они оказались у него, побелели и свернулись в рогульки.

— Эх ты, дуралей, — увидев несчастного солдата, запричитал Андрюха Котлов, отгрёб ладонью белую накипь с травы, швырнул бедолаге на одно ухо, ожесточённо растёр её, потом сгрёб ещё кучку, швырнул на другое ухо. — Отмёрзнут у тебя твои заячьи, отвалятся, что тогда делать будешь?

Солдат только морщился от боли да охал, на лбу у него выступил пот.

После первого растирания уши не отошли, Андрюха пробормотал что-то удручённо про себя, снова зацепил ладонью снеговой пороши, швырнул её солдатику в голову.

— В следующий раз будешь знать, как спать в мороз с открытой репой, — проворчал он по-стариковски, — ещё одна такая ночёвка, и ты себе не только уши, а и всё, что растёт ниже носа, отморозишь.

— Век живи — век учись, — просипел надсаженно солдат.

— И всё равно дураком помрёшь. — Андрюха помял пальцами уши солдатика — отходят или нет, почувствовал, что отходят, и лицо его распустилось в улыбке: — Ну, слава Богу...

— Что, жив буду? — неуклюже пошутил солдат.

— А куда ж ты, голубь, денешься? Но на будущее имей в виду, что ты очень теплолюбивый, кожа у тебя такая... Сам-то откуда будешь?

— С Кубани. Есть такая река на юге.

— Далеко тебя занесло, однако.

В полдень добрались до взбунтовавшегося села. С ходу, не останавливаясь, пустили телеги с пулемётами в объезд домов, беря их в кольцо слева и справа. Чижову важно было окружить село, поставить солдат около розовой, курящейся тёплым дымком реки, чтобы никто не мог уйти, но завершить окружение поручик не успел — из села, с чердаков, из-за поленниц ударил винтовочный залп.

Чижов выругался, нырнул за высокий, неровно обрезанный пень, увидел, что недалеко от него головой в землю воткнулся лишаистый, с оттопыренными ушами солдат, захрипел надсаженно; поручик вспомнил, что этот солдат — большой мастак по части стрельбы из пушек, и если он жив, то его надо спасти, — выметнулся из-за пня, ухватил солдата за воротник, втащил его за пень.

Винтовка выпала у артиллериста из рук. Чижов вновь выскочил из-за пня, подхватил винтовку.

Следом за первым залпом ударил второй, потом третий. Деревня окуталась вонючим пороховым дымом.

Недалеко от Чижова стонал старый, с седыми висками и глянцевым шрамом на шее унтер. Пуля всадилась ему в горло, вырвала клок гортани, унтер прикрыл дыру обеими руками и теперь огладывался беспомощно на своих товарищей, моля, чтобы они помогли ему...

Передёрнув затвор винтовки, Чижов загнал в ствол патрон, засек рыжий промельк, перечеркнувший черноту чердачного окна в одном из домов, и, почти не целясь, выстрелил в окно.

Из чёрного проёма, кувыркаясь, вылетела винтовка. Поручик стрелял метко. Гораздо лучше, чем мужики.

На окраине села заработал пулемёт. Из тех, что стояли на телегах.

К вечеру село было взято. Часть мужиков — бывших солдат, знакомых с законами войны, умевших наступать и отступать, вгрызаться в землю и колоть штыком врага, — прорвалась сквозь цепь окружения и ушла в лес. Другая часть была взята в плен.

К Чижову подкатился Крутиков, добровольно взяв на себя муторные обязанности ординарца — он был ординарцем у Слепцова, теперь «по наследству» перешёл к Чижову, сделал это добровольно:

— Ваше благородие, что будем делать с мужиками?

— Сам ломаю голову... Не знаю.

— А я знаю, ваше благородие.

— Ну и что?

Крутиков провёл себя пальцем по шее.

— Секир-башка им надо делать. В расход их! Иначе это племя снова возьмётся за винтовки и выступит против нас.

— «Секир-башка» — не слишком ли, Крутиков?

— Никак нет. Совершенно не слишком.

Глухое село это, как ни странно, оказалось приобщённым к цивилизации — в нём имелся аппарат телеграфной связи... Чижов по телеграфу соединился с Онегой, со штабом. Задал вопрос, который интересовал Крутикова: что делать с пленными?

Ответ пришёл короткий и жестокий: «Расстрелять!» Чижову показалось, что узкая телеграфная лента с ответом, которую он держал в руках, горит красным вонючим пламенем, обжигает пальцы.

— Я вам говорил, ваше благородие... — глянув в телеграфный свиток, громко произнёс Крутиков.

— Сколько у нас пленных? — неожиданно резким тоном поинтересовался Чижов.

— Сейчас посчитаем, — ответил Крутиков и, гулко бухая сапогами, понёсся к амбару, в который загнали пленных мужиков. Через три минуты он вернулся. — Шестнадцать человек.

Через два часа пленные были расстреляны у толстой бревенчатой стены амбара, в котором они до этого сидели.

* * *