Книга Я, Дрейфус - Бернис Рубенс

— Книга становится длиннее, — лукаво улыбнулся он. — Там появятся главы, о которых мы могли только мечтать.

И тут я понял, что совершенно позабыл о книге. Когда мне нечем было заполнить время, писание приносило пользу, а иногда и удовольствие, но скоро, будем надеяться, мне это уже не понадобится. Сэм, похоже, прочитал мои мысли.

— Теперь у книги задачи шире, — сказал он. — Если повезет, она не будет просто своего рода терапией. Это будет протест против несправедливости, против предрассудков, разложения и гонений. Против всего вместе. А это выходит за рамки дела Дрейфуса. Это проблемы важны для всех. Вам нужно ее дописать, вне зависимости от результата апелляции. Это ваш долг, друг мой.

Тут он улыбнулся и рассказал, как воодушевились американские издатели, с каким нетерпением они ждут рукопись.

— Я постараюсь, — ответил я.

И тогда он стал рассказывать мне о Нью-Йорке. Я был там всего однажды, в те счастливые времена, когда я разъезжал с лекциями. И пока он говорил, я решил, что непременно поеду в Нью-Йорк, как только освобожусь. Я даже мысленно составил маршрут. Этот так увлекло меня, что я постепенно перестал слушать Сэма. Но тут он задал мне вопрос, касавшийся его рассказа, и мне пришлось признаться, что мысли мои далеко.

— Вы планируете свою свободную жизнь, — сказал он.

Сказал, словно предупреждая, и это меня огорчило.

— Разве я не могу помечтать? — спросил я.

— Вот и считайте это мечтами — ответил Сэм. — Пока что. — А затем продолжил: — Я ведь пришел, чтобы вы почитали.

С последней нашей встречи я много писал — до тех самых пор, когда Мэтью принес мне новости, в которые трудно было поверить. Тогда мне часто хотелось, чтобы Сэм меня послушал: я все еще опасался, не покажется ли написанное мной не правдой, а вымыслом. Теперь же, читая ему, я понимал, что это истинная правда, каждое слово, каждая буква, потому что в моем мозгу накрепко засело ожидание свободы. И благодаря этому ожиданию я уже не считал, что в правду поверить трудно. Потому что если свобода возможна, случается и заплатить заключением.

Когда я закончил читать, Сэм сказал, что ему нравится этот отрывок, и, думаю, он также понял, что больше я в слушателе не нуждаюсь.

— Вы почти дошли до настоящего времени, — сказал он, — и если повезет, в последней главе вы опишете апелляцию. Но даже если ее отклонят, — продолжал Сэм, — вы обязательно должны написать о новых доказательствах.

— Я не верю, что ее отклонят, — сказал я.

Он положил мне руку на плечо.

— Согласен, — сказал он. — Но пусть вам не снится свобода. Пусть лучше вам снится ваше заключение, потому что, я думаю, вы скоро пробудитесь.

Когда он ушел, я снова взялся за перо. Но, сколько я ни старался, найти слов, чтобы описать ожидание, я не мог. Я сидел и смотрел в рукопись, вскоре заснул, и мне приснился сон. Не о свободе, а, как и советовал Сэм, о моей камере и о решетке на окне. И это был кошмарный сон.

Шли дни, и каждый день я отжимался, делал наклоны, ел в одиночестве и ждал. И вот однажды утром я проснулся, точно зная, какое сегодня число. Двадцать первое мая. Не знаю, как я это понял. Я почти не замечал смены времен года, тем более не следил за датами. Эта мысль поутру меня озадачила, у меня так и звенело в ушах — двадцать первое мая, и я догадался, что по каким-то причинам это знаменательный день. Я чувствовал, что что-то произойдет. Чувствовал всем существом. Пальцами ног, когда делал наклоны, плечами, когда отжимался. В то утро я торопился поскорее закончить зарядку. Хотел переделать дела до того, как то, что случится, станет известно. Так же торопливо я разделался с завтраком и, когда поднос унесли, сел и стал ждать. Но ничего ускорить я своим ожиданием не мог. Двадцать первое мая, повторял я себе, сам не зная почему. Я пытался читать, но не мог сосредоточиться. Я устал, но боялся закрыть глаза — а вдруг я засну и пропущу то, что должно случиться? Я встал на койку и заглянул в зарешеченное окно. Может, рассчитывал увидеть, что начался пожар или бунт, что-то, что сделало бы этот день памятным. Ничего такого я не увидел, но дата накрепко засела в мыслях.

Я снова сел на койку, попробовал почитать. Уши мои ловили каждый звук, но стояла оглушительная тишина. И вдруг я услышал шаги в коридоре и понял, что они замрут у двери в мою камеру. Это были тяжелые шаги охранника, но рядом слышались другие, не такие ритмичные и легче — кто-то шел не в ботинках, а в туфлях. Затаив дыхание, я смотрел, как открывается дверь в камеру. Я увидел ботинки и черные брюки охранника, поднял глаза, увидел его суровое лицо: он придерживал дверь для начальника тюрьмы. Начальник иногда ко мне захаживал, но обычно вечером, перед отбоем. Так я понял, что это необычный визит, и он случился двадцать первого мая. Я слышал, как колотится мое сердце. Он кивнул охраннику, тот вышел, и я, дрожа всем телом, встал. И увидел, как лицо начальника тюрьмы расплылось в улыбке.

— Хорошие новости, — сказал он. — Утром мне сообщили, что министр внутренних дел дал согласие на апелляцию.

Мне хотелось обнять его. Мне хотелось обнять весь мир. Он протянул мне руку и, когда я протянул свою, крепко ее пожал.

— Я счастлив так же, как, должно быть, счастливы вы, — сказал он. — И желаю вам самого лучшего! — Он пошел к двери. — Постарайтесь запастись терпением, — посоветовал он.

— Я так долго ждал, — ответил я. — Я научился быть терпеливым.

В тот день у меня было три посетителя. Люси, Мэтью и Ребекка. С Ребеккой я виделся прежде лишь однажды, когда она приходила расспрашивать меня о суде. А теперь я впервые увидел ее с Мэтью, и они как пара мне понравились.

— Начальник тюрьмы все мне рассказал, — сообщил я, едва их увидел.

Мы обнялись. Слов мы подобрать не могли. Их мы все растратили за время тоскливого ожидания.

Мы сидели не у меня в камере, а в комнате для свиданий. Это предложил начальник тюрьмы. Я сразу понял, что другие заключенные знают о счастливых переменах в моей судьбе: они глядели на меня с еще большими подозрением и завистью. Один из них прошел мимо нашего стола.

— Умеют ваши дела обделывать, — прошипел он.

Я улыбнулся ему, а он аж побагровел от ярости.

Мы сидели друг напротив друга и держались за руки, а потом я наконец осмелился спросить, когда начнется повторное слушание.

— На подготовку уйдет около месяца, — сказала Ребекка. — Назначат дату, вызовут в суд всех свидетелей, которые давали показания против вас.

— А как же Эклз? — спросил я. — Он же свидетельствовал в мою пользу.

— Для прикрытия, — ответила Ребекка. — Эклза тоже вызовут. Его — в первую очередь.

— А кого еще? — спросил я.

— Есть одна неожиданная фигура, — сказал Мэтью. — Старина Джон Коулман из деревни.

— Мне так не терпится допросить его, — призналась Ребекка.

Мы все рассмеялись — как дети. Смехом невинных людей, а мужчины вокруг сдавленно хихикали и исходили завистью.