Книга Екатерина II. Алмазная Золушка - Александр Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одним словом, потрясающий был человек, неизмеримо много сделавший для России…
Его смерть прошла не замеченной! Ни одной строчки в тогдашних газетах, охотно и много писавших о людях гораздо более малозначительных. Только Гаврила Державин откликнулся стихотворении «На смерть благотворителя». Когда зайдет речь о восемнадцатом столетии, охотно и много вспоминают об авантюристах вроде Калиостро, о дуэлянтах и повесах, о куртизанках, великосветских хлыщах – но мало кто помнит Ивана Ивановича Бецкого, которому впору памятники ставить. В прошлом году исполнилось двести лет со дня его рождения – но промолчали высокоумные академики, ни одна собака к могиле в Александро-Невской лавре цветочек не принесла… Прости уж, Иван Иванович! Ленивы мы и беспамятны…
Вернемся к Екатерине. При ней (не без участия Бецкого!) был создан предшественник Министерства образования – Главное правительство училищ. Подчинено оно было непосредственно императрице – и в каждой губернии были созданы народные училища, куда принимали всех, кроме детей крепостных.
Безусловно, система была не идеальная, несмотря на государственное финансирование (училища, кстати, были бесплатными) и подробно разработанные правила, направленные на то, чтобы учителя подбирались толковые, а учебники составлялись качественные. Гладко было на бумаге… Местные органы управления оказались не на высоте поставленной задачи, в учителя по-прежнему попадал народец невежественный и пьющий (а жалование, что греха таить, было не ахти).
И все же! Начато было с нуля – а к концу царствования Екатерины по всей России насчитывалось 316 народных училищ с 744 учителями и 14 341 учащимся. Это уже серьезно. Преемники Екатерины лишь совершенствовали и расширяли начатое… Даже те из историков, кто к Екатерине относится, мягко говоря, без энтузиазма, признают учреждение народных училищ актом замечательным и соглашаются, что ими было положено начало широкому народному образованию в России. В чем, обращаю особое внимание, Россия определила иные европейские державы.
И в заключение раздела – о нравах, дабы отвлечь заскучавшего читателя от скучной цифры и длинных названий былых учреждений…
Нравы, как и по всей Европе на протяжении «галантного века», были, прямо скажем, легкомысленными. Муж или жена из столичного «благородного» сословия, соблюдавшие супружескую верность, подвергались откровенным насмешкам. На этом фоне прямо-таки белой вороной смотрелась супруга графа П. А. Румянцева, женщина добрая, однажды растрогавшая мужа прямо-таки до слез. По случаю какого-то праздника она сделала подарки не только мужу и слугам, но и послала несколько отрезов на платья мужниной любовнице. Граф публично сокрушался: жаль, что нет у моей дражайшей половины любовника. А то бы и я ему непременно дорогой презент послал…
Генерал-майор Левашов, отличившийся во время русско-шведской войны 1788-1790 годов, на всякий случай отправил с войны по начальству простодушное письмо: «Я имею от многих дам детей, коим число по последней ревизии шесть душ; но как по теперешним обстоятельствам я легко могу лишиться жизни, то прошу, чтобы по смерти моей означенные дети, которым я может быть и не отец, были наследники мои».
В военном ведомстве сидели люди душевные и жизнь понимающие – хихикать никто не стал, письмо с фронта аккуратно подшили в папочку на всякий случай (Левашов, правда, вернулся с войны живой).
По воспоминаниям людей посвященных, брат фаворита Елизаветы П. И. Шувалов умер не от естественных причин, а оттого, что имея нескольких любовниц и стремясь соответствовать, ежедневно принимал тогдашние аналоги виагры, отчего и скончался.
А уж в провинции, господа мои… Некий сельский помещик завел себе гарем, и ладно бы из крепостных девок – звездой в нем была дочь местного священника. Отец пытался доченьку оттуда вызволить, но, как вспоминают свидетели, «заплатил своей жизнью, ибо неизвестно куда девался».
Болотов вспоминает, что школьный учитель города Богородицка совращал «лучших девок» при помощи каких-то напитков, заманивая их к себе, спаивал к распутству». Провинциальная интеллигенция, ага…
Впрочем, технари не лучше. От восемнадцатого столетия остались подробные и бесхитростные мемуары Анны Лабзиной, мелкой дворянки, которую в тринадцать лет выдали за горного инженера Карамышева, пятнадцатью годами ее старше (между прочим, университет окончил). Первую брачную ночь «анжинер» провел не с женой, а с племянницей – да и потом частенько развлекался «любовью втроем». По меркам того столетия – ничего особенного. Муж был настолько пронизан традициями эпохи, что и юной Аннушке советовал завести себе сердечного друга – чтобы супружница вполне соответствовала передовым европейским нравам. Так и спали в одной постели: справа Анна, слева – племянница. Правда, от усердного следования прогрессивным тенденциям означенный Карамышев вскоре и помер…
А впрочем, порой связь на стороне как раз и приводила, кот чудо, к исправлению нравов. Любопытное свидетельство тому оставил не кто иной, как Гаврила Державин: «Имел любовную связь с одною хороших нравов и благородного поведения дамою, и как был очень к ней привязан, а она не отпускала меня отклоняться в дурное знакомство, то и исправил мало-помалу свое поведение».
И даже влюбился по-настоящему, и возмечтал жениться. Чтобы дать читателю возможность почувствовать из первых уст весь колорит эпохи, следующий раздел я целиком отведу собственноручным воспоминаниям Державина, озаглавленным длинно: «Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина».
Наберитесь терпения и осильте четвертый раздел. Честное слово, не пожалеете – бесхитростно и обстоятельно рассказывает о своем сватовстве человек восемнадцатого столетия. Только имейте в виду, что Державин, как порой было тогда принято, говорит о себе в третьем лице: «он».
Итак… Уже будучи коллежским советником на гражданской службе, Гаврила Романович увидел на балу в доме некоего Козодавлева девицу лет семнадцати поразительной красоты, которая ему ужасно понравилась. Второй раз увидел в театре – «изумился». Увидел в третий – понял, что влюблен…
И как среди бурного сего происшествия (дуэль, на которой Гаврила был секундантом и едва не скрестил шпаги с секундантами противника – А. Б.) не вышла красавица из памяти у Державина, то, поехав с Гасвицким домой, открылся ему дорогую о любви своей и просил его быть между собою уже и победительницею его посредником; то есть на другой день в объявленный при дворе маскарад, закрывшись масками, вместе с ним поискать девицу, которая ему нравится, и беспристрастными дружескими глазами ее посмотреть. Так и сделали. Любовник[1] тотчас увидел и с восторгом воскликнул: «Вот она!» – так что мать и дочь на них пристально посмотрели. Во весь маскарад, следуя по пятам за ними, примечали поведение особливо молодой красавицы, и с кем она и как обращается. Увидели знакомство степенное и поступь девушки, во всяком случае, скромную и благородную, так что при малейшем пристальном на нее незнакомом взгляде лицо ее покрывалось милою, розовую стыдливостию. Вздохи уже вырывались из груди улыбавшегося экзекутора[2], а его товарищ, человек простой, впрочем, умный и прямодушный, их одобрил. За чем дело стало? Державин уже имел некоторое состояние, то и взял он намерение порядочным жить домом, а потому и решился твердо в мыслях своих жениться. Вследствие чего и рассказал, будто шуткою, своим приятелям, что он влюблен, называя избранную им невесту ее именем. В первый день после маскарада, то есть в понедельник на первой неделе великого поста, обедая у генерал-прокурора, зашла речь за столом о волокитстве, бываемых во время карнавала, а особливо в маскарадах; Александр Семенович Хвостов вынес на него прошедшего дня шашни. Князь спросил, правда ли, что про него говорят. Он сказал: правда. «Кто такая красавица, которая столь скоропостижно пленила?» Он назвал фамилию.
