Книга Дело Бронникова - Татьяна Позднякова

Доктор продолжал заниматься научной работой. В советской России его не печатали; при содействии своих знакомых иностранцев он отправлял статьи за границу. Работы его появлялись в журнале Американского химического общества, в немецком журнале «Аналитическая химия». Любовь Юльевна время от времени работала инструктором драматических кружков в домовом комитете, в студиях «Имени 9 января 1905 года» и «Союза молодежи». Занималась в Драматической школе Сорабиса (Союза работников искусств) при театре Академической драмы.

Семейная жизнь Мооров не была гладкой: бытовое неустройство, некоторая экзальтированность Любовь Юльевны, усталость и расстроенное здоровье Вильяма Рудольфовича — все это подогревало семейные конфликты.

В одном из писем, с ностальгическим чувством вспоминая идиллию родового гнезда, Любовь Юльевна жаловалась матери:

Я живу в сумасшедшем доме… и, если бы я время от времени не уклонялась душою и сердцем куда-то в сторону и не жила своими фантазиями и мечтами, — я повесилась бы. …Я и Сашенька слышим ежедневно от доктора упреки в том, что мы едим его хлеб… Доктор — высоко талантливый человек, может быть, выше и лучше нас всех, но он «иностранец», и для нашего славянского христианского мировоззрения, которым проникнута душа русского интеллигентного человека, доктор — «некультурная душа». Из-за своей нервности он выливает на нас все помои своей души. У нас нет семьи, нет родного дома, мы счастливы или спокойны только вне нашего дома; нет любви, которая спаивала бы нас в одну семью. Каждый живет своим миром, в своем углу, глубоко несчастный и одинокий. Мы теперь не голодаем, но голод по любви и по ласке у нас ужасный. И вот, думая о нас, я невольно сравниваю и, вспоминая и представляя Вашу жизнь с папочкой, я прихожу в умиление и преклоняюсь перед Вами… Ваша жизнь семейная с папочкой — идеал жизни. Я бесконечно благодарна Вам за это; за то, что так светло было мое детство; за то, что получила от Вас и папочки силу воли, мужество и душевную бодрость и молодость душевную. …Доктор объясняет, что это у него только нервность и заботы, что, если бы не было у него забот, он был бы самый добрый человек на свете…

Раздражало Любовь Юльевну и увлечение доктора спиритизмом:

На этой почве у меня с ним было много столкновений и ссор. Если бы он был человеком спокойным, я не имела бы ничего против сеансов, но каждый раз столько было волнений, что мне казалось прямо пагубным это занятие. Правда, доктор добился очень многого, исследовал всё научно и опытом убедился, что существует загробная жизнь, что человек умирает не весь и что можно сообщаться с умершими. Он даже пишет об этом книгу. Он не только разговаривал, получал сообщения, но даже слышал и видел духа… Усталый, целый день занятый больными то в лечебнице, то на квартире, то дома, доктор по вечерам устраивал сеансы, которые иногда продолжались за полночь, что, конечно, никому из нас не было полезно. Я иногда прямо уходила из дома, так меня это угнетало. Доктору же было обидно, что я не отношусь к этому с таким же горячим интересом. Но, правда, я верю в загробную жизнь без всяких научных исследований и доказательств.

И тут же опять жалобы на собственное одиночество:

Словом, у доктора свой круг интересующихся спиритов, у Жоржика — друг Ваня и дворовая банда, у Сашеньки — товарищи и подруги, еще прежние школьные, а у меня — решительно никакого общества. …Никуда не хожу, ко мне тоже решительно никто не приходит, и поэтому иногда тоже хандрю за полным отсутствием какого-либо общества или развлечения.

В 1921 году семейное неблагополучие усугубилось тем, что специальным циркуляром Народного комиссариата здравоохранения частную практику объявили противоречащей «основным началам правильной организации медико-санитарной помощи и общим основам социалистического строительства»[148]. Одно время В.Р. Моор вообще числился безработным — жил, как сам он указывал в анкете, «ликвидацией вещей». Появились и жилищные проблемы: Мооров «уплотнили», квартира теперь стала коммунальной.

В середине 1920-х Любовь Юльевна, заполнив анкету, в которой уменьшила свой возраст на десять лет и назвала отца не землевладельцем, а служащим земства, поступила на Театральное отделение Института истории искусств. В той же анкете сообщила, что вместе с детьми живет на иждивении мужа[149]. В конце 1920-х в бытовом отношении стало чуть легче: В.Р. Моору разрешили частную практику. Александр Зеленецкий закончил Университет (исторический факультет), некоторое время работал в Этнографическом музее при Академии наук, а затем — переводчиком в Геолого-разведывательном институте и стал жить самостоятельно. Анжела закончила медицинский и вышла замуж.

Л.Ю. Зубова-Моор, защитив диплом в Институте истории искусств, начала выступать с лекциями-концертами, составляла по заказу литмонтажи о победах молодой советской республики. Эти литмонтажи исполняла в клубах «Василеостровская живая газета», для которой писал музыку ее сын Жоржик. Трудно сказать, как относился доктор к этому семейному тандему. Но известно, что добрые семейные традиции он поддерживал. По воспоминаниям Петра Петровича Барабанова, мужа его дочери Анжелы, молодые приглашались по воскресеньям к Моорам, и общий разговор за обедом вне зависимости от темы часто шел на английском языке.

«Я пишу бесполезные стихи» — это из письма Любови Юльевны сестре. Что она имела в виду? Складывание по заказу рифмованных строк? Или грустное констатирование собственной невостребованности?

Ее поэтические опусы очень неравноценны, но иногда появляются строчки, заставляющие поверить в ее тоску по какой-то другой, несостоявшейся жизни:

Подмостков нет, и нет колонн… Где занавес? Где хор? Где сцена? Где зрители? Где царь Креон? Где изменившая Исмена?..

Вероятно, в конце 1920-х Любовь Юльевна уже не чувствовала себя столь одинокой — у нее появился свой круг если и не близких друзей, то по крайней мере приятных собеседников. Скорее всего, они познакомились в стенах ИИИ. Трудно сказать, кто и когда первым пришел в ее дом, но знакомые приводили своих знакомых, и вот уже здесь, привлеченные приятным обществом, стали часто бывать музыковед, сын композитора Андрей Николаевич Римский-Корсаков, молодой пушкинист Лев Борисович Модзалевский, молодой писатель и журналист Борис Борисович Вахтин, поэт-переводчик Сергей Сергеевич Советов, географ и энтомолог Андрей Петрович Семенов-Тян-Шанский… Михаил Дмитриевич Бронников привел сюда двадцатилетнего литератора, поэта Алексея Крюкова. Он прочел у Мооров несколько десятков своих поэтических произведений. М.Д. Бронников читал свою прозу под названием «Мраморная муха», переводы из Кокто…

Вильям Петрович Барабанов, сын дочери Моора Анжелы Вильямовны, рассказывает: «В доме Мооров всегда были интересные люди, связанные с наукой, медицинской практикой, искусством. Это сохранилось и в нашей семье во второй половине 1930-х годов (вспоминаю детей академика Карпинского, Наташу Бехтереву, народовольца Морозова, профессора консерватории Николаева). Разговор шел на русском, французском, английском, немецком, итальянском языках».