Книга Дорогами тьмы - Филиппа Грегори

Первая комната, которую он увидел, оказалась спальней: в ней стояла широкая кровать, скрытая под горой набитых пухом матрасов и застеленная свежими белоснежными льняными простынями. На внешнем косяке двери висела мезуза[5]. Фрейзе недоверчиво покосился на нее – уж не отравлена ли эта несомненно языческая икона? – но пересилил себя, ссутулился и, ощущая колючие иголочки страха, пощипывающие шею, вошел в каморку. Кровать да сундук у ее изножья – вот и вся мебель. Гигантскому Существу здесь попросту негде было бы развернуться.

Жена раввина подошла к нему и указала на «льняные складки» – ажурный причудливый орнамент, украшавший стену. Фрейзе легонько потарабанил по ним костяшками пальцев: звук вышел глухой, плотный – за стенами явно не было никаких пустот. Он вопросительно вскинул бровь, и Сара, усмехнувшись, шагнула в сторону и нажала ногой на половицу. Что-то еле слышно клацнуло, и в настенной панели распахнулась потайная дверь.

Тайник на первый взгляд походил на шкаф. И любой, самый пытливый сыщик заключил бы, что это или укромное место для одного человека, или секретное хранилище для драгоценностей – и это все, что он обнаружил бы. Сара прошмыгнула в тайник и что-то нажала у себя над головой – в потолке откинулся люк, и на пол опустилась складная лестница. Сара жестом пригласила Фрейзе воспользоваться ею.

Медленно он взобрался на чердак, который примыкал к чердаку синагоги, образуя с ним единое целое. На чердаке, в кромешной тьме и тишине, сидели, прижавшись друг к другу, женщины и дети. Молча взирали они на Фрейзе, постепенно возникающего перед ними из распахнутого люка. Фрейзе огляделся: дюжина смуглых черноглазых детишек, инкрустированная золотом и серебром шкатулка со свитками Торы, бесподобный бархатный чехол, серебряный яд[6], пергаменты со священными текстами, золотой семисвечный светильник менора и, на страже, заслоняя всех, касаясь макушкой стропил скатной крыши, – сосредоточенное Существо.

Те же самые буквы, что Фрейзе заметил на голове крохотной ящерки, выскользнувшей из стеклянного колпака в доме алхимиков, золотом сияли на лбу диковинного создания – ЭМЕТ.

Чуткое сердце Фрейзе защемило от жалости, былые страхи вмиг улетучились.

– Я заметил тебя у окна, – затараторил он. – Ты нас спас прошлой ночью. Спасибо тебе. И я пришел сказать, что надвигается беда. Здесь вам находиться небезопасно.

Он оглянулся: детишки подняли черные головки, и в немигающих глазах их, уставленных на него, засветилась надежда.

– Я вернусь, – горло у Фрейзе сжалось, каждое слово выходило с трудом. – Я вернусь за вами.

Он протянул руки к двум малышам, сидящим у самых его ног.

– А вас я заберу прямо сейчас.

Не проронив ни слова, словно дав обет молчания, они позволили поднять себя, и Фрейзе, зажав их под мышками, осторожно спустился по лестнице, миновал тайник, пересек спальню и сошел на первый этаж. Жена раввина наблюдала, как он поставил детишек на подоконник, протиснулся между ними и спрыгнул вниз. В молчании не сводила она с него глаз, пока он сажал одного ребенка позади Изольды, другого – позади Ишрак и накрывал их полами плащей. И только когда Фрейзе взгромоздился на Руфино, она гулко захлопнула ставни.

Ворота стояли распахнуты настежь: от кого защищать деревню, если в ней гостит сам лорд Варгартен? Стоило ему только пожелать, и деревню сровняют с землей. Ни о какой защите и речи идти не могло. Ишрак и Изольда ехали вместе, позади них, на Руфино, скакал Фрейзе. Солдаты проводили их равнодушным взглядом. Ишрак, почувствовав, как вцепились в нее крохотные детские ручки, пришпорила коня. Фрейзе обернулся. Все ставни захлопнуты, все двери на засове. И тишина. Кричи – не докричишься, подумал он, град обреченный, пораженный чумой.

Проскакав через ворота, они взобрались на холм, проехали по каменистой тропе через лес и, выбравшись на ровную дорогу, пустили коней в галоп.

– Только бы на скрипача не наткнуться, – пожаловалась Изольда.

– Думаю, теперь он над тобой не властен, – успокоила ее Ишрак. – На самом деле это торговец внушил тебе, что башмачки заставляют тебя танцевать.

– Но я чувствовала, как они отбивают такт под музыку.

– Игра воображения, козни торговца. Его нанял Джорджо: он приказал убить меня, избавиться от тебя и украсть меч.

– Он тебя отравил? – возмутилась Изольда. – По приказанию моего брата?

Лицо ее потемнело от гнева.

– Этого я ему никогда не прощу. Конечно, мы с ним враги, я поклялась отнять у него мои земли, но опуститься до того, чтобы одурманить тебя! Ты ведь могла умереть! Мы обе могли умереть. Он поплатится за это головой.

Ишрак поведала подруге, как лишилась сознания и погрузилась в глубокий сон, похожий на смерть, поведала, как Лука вывел ее из забытья. Она не уточнила, как он это сделал, не упомянула о ночи их безумной страсти, ночи наслаждения друг другом. Никому и никогда, подумала Ишрак, не расскажет она об этом; она наложит печать на уста Луки, она запретит самой себе вспоминать об этом. Это сон, убеждала она себя, видение, наподобие тех, что случаются у находящихся между жизнью и смертью, – слишком удивительное, слишком заповедное, чтобы делиться им с кем бы то ни было.

– Он тебя обнимал? – спросила Изольда.

Ишрак искоса взглянула на подругу – уж не ревнует ли она? Но Изольда не ревновала. Слишком близко обе они соприкоснулись со смертью, чтобы вынашивать подобные мелочные обиды.

– Он отогрел меня, – ответила Ишрак. – Вдохнул в меня жизнь. Да-да, именно так – он дышал за меня.

– Слава Богу, что Лука оказался рядом и знал, что делать! – воскликнула Изольда. – Представить страшно, что произошло бы, не переверни он вверх дном гостиницу в поисках тебя.

– Лука и Фрейзе спасли нас. Мы обязаны им своими жизнями.

– А еще я обязана жизнью Раду-бею, – смущенно призналась Изольда.

– Не может быть! – опешила Ишрак. – Ему-то что здесь понадобилось?

Не таясь, рассказала Изольда, как Раду-бей появился в деревне, как избавил ее от красных башмачков, как взмахнул своим скимитаром и, кружа, опустил его на башмачки, как разрезавший воздух меч обдал ее стальным дыханием, и как пробежал по ее лодыжкам прохладный ветерок, когда башмачки упали с ее ног.