Книга Семя желания - Энтони Берджесс

– Знаете, что я думаю? – сказал сержант Лайтбоди, когда Тристрам, пусть и не вслух, к полному своему удовлетворению, ответил на его первый вопрос. – Думаю, никакого врага не существует. Думаю, как только мы поднимемся на борт транспорта, его попросту потопят. Думаю, на него сбросят несколько бомб и разнесут нас в клочья. Вот что я думаю.

– Бомбардировщиков нет, – отозвался Тристрам. – Бомбардировщиков больше не существует. Они давным-давно сгнили.

– Я их в кино видел, – возразил сержант Лайтбоди.

– В очень старом кино. В кино о войне двадцатого века. Те древние войны были очень мудреными и хорошо подготовленными.

– Нас подобьют торпедой.

– Еще одна устаревшая технология. Нет боевых кораблей, забыли?

– Ладно, – согласился сержант Лайтбоди, – тогда ядовитым газом отравят. Так или иначе нас прикончат. Нам даже разок выстрелить не дадут.

– Очень может быть, – согласился Тристрам. – Они ведь не захотят портить наши мундиры и снаряжение или даже сам корабль. – Тут он встряхнулся и спросил: – О каких это «они» мы говорим?

– Я думал, это очевидно. Говоря «они», мы имеем в виду тех, кто жиреет на производстве кораблей, мундиров и винтовок. Производи, уничтожай и снова производи. Так можно до бесконечности продолжать. Это они развязывают войны. Патриотизм, слава, защита свободы – чушь собачья, вот это что. Цель войны – средства войны. И враг тут мы.

– Чей враг?

– Наш собственный. Помяните мои слова. Мы до того не доживем, но скоро настанет эпоха бесконечной войны – бесконечной, потому что гражданское население не хочет вмешиваться, потому что война будет происходить подальше от цивилизации. Гражданские любят войну.

– Но только, надо думать, пока они сами остаются гражданскими, – добавил Тристрам.

– Кое-кто останется. В основном те, кто управляет, и те, кто делает деньги. И их женщины, конечно. Не те бедняжки из «вспомогательных», с которыми мы будем сражаться бок о бок, если они, конечно, будут так добры, что оставят нас в живых, пока мы не доберемся до другого берега.

– С тех пор как попал в армию, ни единой «вспомогательной» не видел, – возразил Тристрам.

– «Вспомогательной»? И это тоже чушь собачья. Уже создали женские батальоны, целые гребаные бабские полки. Кому, как не мне, знать – мою сестру в такой призвали. Она иногда пишет.

– Я не знал.

– По ее словам, они делают то же, что и мы, мать их растак, только стрелять не учатся. Помяните мое слово, на бедных теток еще бросят бомбу.

– Вам очень не хочется, чтобы вас убили? – спросил Тристрам.

– Да нет, ничего такого. Даже лучше, если застанет врасплох. Мне бы не хотелось лежать в кровати и ждать смерти. Если подумать, – сказал сержант Лайтбоди, устраиваясь поудобнее, точно в гробу, – «Дайте мне солдатскую смерть»[33] звучит очень даже неплохо. Жизнь – это лишь выбор, когда умереть. Жизнь – сплошное оттягивание, потому что выбирать так трудно. Огромное облегчение, когда не надо выбирать.

В отдалении транспортный корабль взревел, точно раздраженный таким банальным афоризмом.

– А я собираюсь жить, – возразил Тристрам. – Мне много ради чего есть жить.

Корабль взревел снова. Он не разбудил остальных четырех сержантов в бараке: это были грубые мужики, склонные насмехаться над Тристрамом за вежливость и выговор образованного человека, и теперь они храпели после тяжких трудов по распиванию ночью алка в столовой. Сержант Лайтбоди промолчал и вскоре задремал, задремал проворно и ловко, точно отрезал себе изрядный ломоть забвения.

Но Тристрам лежал на незнакомой койке в незнакомом бараке – на койке сержанта Дея (уволенного со службы по причине смерти от ботулизма), которого теперь заменял. Всю ночь напролет транспортный корабль ревел и завывал, будто голодный, жаждущий своей порции пушечного мяса и не желающий ждать до утра, и Тристрам, ворочаясь в грязных одеялах, его слушал. Бесконечная война. Надо же… Он считал, что это невозможно, – во всяком случае, если закон цикличности истории реален. Возможно, все эти годы историки отказывались признавать, что история спиральна, – наверное, потому, что спираль трудно описать. Гораздо проще сфотографировать спираль сверху, сплющить в петлю. Так, значит, война – это и есть окончательное решение? Значит, те примитивные теоретики древности правы? Война как великий афродизиак, великий податель мира, лекарство от скуки, вселенского страха, меланхолии, апатии, хандры? Или война сама по себе огромный примитивный сексуальный акт, выливающийся в расслабление и опадание, и «малая смерть» оргазма не просто метафора? Значит, война в конечном итоге великий распорядитель, садовник и стимулятор, и оправдание плодовитости?

– Война! – выл транспорт в железном доке.

– Война! – поворачиваясь в тяжелом сне, взревел храпящий сержант Беллами.

По всему миру в этот самый момент младенцы миллионами продирались на свет с воплем: «Война!»

Тристрам зевнул, и зевком его было «война». Он отчаянно устал, но не мог заснуть, невзирая на колыбельную («война!» множеством инструментов) вокруг. Ночь, однако, выдалась не слишком долгая: в 04:00 она перетекла в деспотичное утро, и Тристрам был благодарен, что его обошли муки остальных сержантов, которые со стонами возвращались из небытия и с проклятиями желали в это небытие вернуться, пока синтетический горн эхом раскатывал побудку по всему лагерю.

Глава 4

Искры рассыпались по предрассветной дороге за стенами барака, когда взвод номер 1 выступил из казарм; в пяти футах над искрами – кашель, харканье и брань. Капрал Гаскел, точно из шприца, выдавливал номинальный лучик фонарика на номинальный список личного состава в руках у сержанта. Тристрам, в стальной каске и шинели-реглане старинного покроя, бросал на ветер имена:

– Гашн.

– Я!

– Крамп.

– Дурень окочурился.

– Кристи. Маккей. Мьюир. Сарнт. Толбот. Хоуэлл.

Несколько человек отозвались каким-то ругательством.

– Надо бы их пересчитать, – посоветовал Тристрам.

Капрал Гаскел поводил лучиком по лицам, высвечивая череду обезглавленных масок, жуткие призраки в черноте Атлантики.

– Двадцать девять, сержант, – отрапортовал капрал Гаскел. – О’Шоннесси вчера застрелить умудрились.

– Верно, его во взводе недолюбливали, – предположил Тристрам и скомандовал: – По трое напра-а-во! Быстрым шагом с левой марш!

Этому неопределенному приказу кое-как подчинились. В наносах искр взвод двинулся левой-правой-левой-правой в колонну по трое не с той ноги. Пришаркало еще несколько взводов, рявкнули капралы, и вышли занять свои места взводные лейтенанты. Наконец объявился – молочно-белым призраком в офицерском плаще – капитан Беренс повести роту на батальонный плац. Там весь в татуировках прожекторов батальонный капеллан зачитал мессу, то и дело зевая и поеживаясь, пока кланялся алтарю с пологом. Предстояло перевоплотить хлеб (в прошлом году урожай зерновых выдался обильный), но вина по-прежнему не было: в чашу налили алк, приправленный черносмородиновым концентратом. Рослый смурной капеллан благословил солдат и их правое дело, и из рядов его иронично благословили в ответ.