Книга Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942) - Владимир Хазан

Упомянем также тот заслуживающий внимания будущих биографов Бурцева факт, что Рутенберг поддерживал неистового разоблачителя коммунистов финансово. Как известно, Бурцев вел в Париже крайне нищенское существование, с головой уйдя в борьбу с ненавистным большевизмом. Посетивший его Р. Гуль следующим образом описывал более чем непритязательный бурцевский быт:

Былой редактор «Былого» и «Общего дела», былой разоблачитель Азефа, чье имя тогда обошло газеты всего мира, жил на первом этаже в не просто бедной, а нищенской крохотной квартирке: комнатушка с кухонькой. Беспорядок и неубранность в квартирке были несусветные. Книги, газеты, пачки «Общего дела» заваливали все. Владимир Львович занимался одним: борьбой с большевизмом, пусть даже в одиночку! (Гуль 2001: 197)6.

О том же пишет А. Седых, развивая вынесенный в эпиграф данной главы образ Дон-Кихота-Бурцева:

Всю жизнь этот человек сражался с ветряными мельницами, высоко поднимался на крыльях и больно разбивался при падении на землю. В некоторой степени был он куда более одинок, нежели рыцарь Печального Образа, – не имел даже верного оруженосца, всю жизнь прожил схимником, удивленно взирая на чужой и ко всему равнодушный мир своими подслеповатыми глазами. Был он фанатиком идеи. Карфаген следовало разрушить, и этим разрушением был он настолько поглощен, что о других, материальных сторонах жизни никогда не думал (Седых 1979: 90).

Седых вспоминает далее, что

борьба с большевиками и с большевицкой провокацией, – вне этого Бурцев не видел никакого смысла в жизни. Было вообще непонятно, как этот человек существовал, – земными благами он не интересовался и тратить деньги на себя, на свои личные нужды считал величайшим грехом. Если случайно в руки Владимира Львовича попадали несколько сот франков, он немедленно бежал к типографу и заказывал очередную свою брошюру.

О слабости этой хорошо знали друзья, заботившиеся о Бурцеве, и, в конце концов, перестали ему давать деньги, – платили за комнату в отеле, покупали для него обеденные талоны в русской студенческой столовой, а Владимир Львович, прищурив глаза, смотрел на людей с укором:

– Как же так? Сколько денег зря потратили! А у меня как раз есть работа о Пушкине, и я хотел ее издать… (там же: 90-1).

Аналогия Бурцева с Дон-Кихотом была широко распространенной среди тех, кто хорошо его знал. Не только сами писатели, но даже их герои прилагают к нему этот привычно звучащий рядом с его именем провербиальный образ. В романе Н. Брешко-Брешковского «Белые и красные» на вопрос «А где сейчас Бурцев?», один из персонажей, прототипом которого послужило реальное историческое лицо – известный мастер сыска Владимир Григорьевич Орлов, тот самый, который, возможно, был замешан в составлении доносов на Рутенберга (см. III: 2), – отвечает (речь идет о времени большевистского переворота):

– В Крестах, к сожалению. Большевики упрятали. Он слишком много знает про них, чтобы получить свободу. Знает, кто сколько получал от немцев… Упрямый человек! Они ему говорят: «Откажитесь от ваших разоблачений, и мы вас выпустим». Слышать не хочет. Ни за какие коврижки! А что ему стоит? Пообещай, а потом, уже на свободе, очутившись за пределами досягаемости, дуй эту сволочь и в хвост и в гриву! Упрямый старикан, Дон-Кихот!.. (Брешко-Брешковский 1926,1: 79).

См. также в некрологе Бурцева, написанном В. Зензиновым:

Всю свою жизнь Бурцев был enfant terrible и Дон-Кихотом. Кстати сказать, на Рыцаря Печального Образа он внешне походил сам настолько, что мог бы изображать его без грима – достаточно было снять очки (Зензинов 1943: 363).

См. еще к этому статью Н. Альбуса и С.П. Мельгунова «Последний из Дон-Кихотов (К 10-летию кончины В.Л. Бурцева)» (Альбус, Мельгунов 1952: 155-60).

Итак, новый импульс отношениям Бурцева и Рутенберга придала вспышка арабского террора: 23 августа 1929 г. в Палестине – Иерусалиме, Хевроне, Цфате и ряде других городов – произошли антиеврейские беспорядки, продолжавшиеся несколько дней. Прямым поводом к ним послужил спор евреев и арабов о Стене Плача: иерусалимский муфтий Хадж Амин эль Хусейни открыто обвинил евреев в использовании ими в культовых целях мест арабских святынь.

Арабы хотели устроить резню евреев в Палестине; задача евреев – ответить на это священной войной, – писал в эти дни известный еврейский писатель Шолом Аш. – Если это называется грехом, то все мы за такой грех. Происходящее в Палестине явилось для нас хорошим экзаменом, – мы открыто говорим об этом всему миру. Не только в Палестине, но где бы то ни было любая попытка насилия против евреев должна встретить ответную реакцию. Именно об этом просят нас наши братья, замученные в Палестине, и преподнесенный нам урок мы хорошо запомним. Было бы неплохо, чтобы и другие это запомнили (цит. по обзору: The Hebrew and Yiddish Press // Jewish World. 1929. September 26. P. 24).

Хотя в приводившемся в I: 2 очерке-репортаже О. Дымова о Рутенберге последний и ответствует бодро и оптимистично на вопрос, что он думает о происшедших в Эрец-Исраэль кровавых событиях, вряд ли, если эти бодрость и оптимизм на самом деле имели место, были не наигранными, а проблема легко и просто разрешимой. В дневнике Рутенберга имеется недатированная запись, относящаяся, по всей видимости, к данным событиям (RA):

Неужто правы те, кто говорит, что резней руководят московские агенты? Если подтвердятся самые крайние подозрения и слухи, это приведет к мировому антибольшевистскому скандалу. Нельзя, однако, поддаваться панике и торопиться с выводами.

Эта запись при всей ее сдержанности и краткости свидетельствует о тех сомнениях, которые посещали Рутенберга в связи с распространившимися слухами о том, что в организации вооруженных выступлений арабов против евреев важную роль играли коммунистические происки и козни. Одним из главных инициаторов и пропагандистов такой интерпретации палестинских событий был Бурцев, и вполне вероятно, что приведенное ру-тенберговское размышление является своеобразной реакцией на нее.

Для жителей еврейского ишува не было секрета в том, что действия местных коммунистов направляла «рука Москвы». Разумеется, речь шла не о вооруженных столкновениях, толчком к которым, как понимали все, служила религиозно-национальная рознь, а об общей атмосфере пропагандистского подстрекательства к «освободительной борьбе».

«Передовым» отрядом борьбы с капиталом в Палестине была коммунистическая организация, насчитывавшая несколько сотен человек (подробно о деятельности Коминтерна в Палестине см.: Dotan 1991). Ее лидером был Вольф Авербух (клички: «Даниэль», «Абузиам» и др.; 1890–1937?), который, начиная с 15-летнего возраста, принимал участие в российском революционном движении. После прибытия в 1922 г. в Эрец-Исраэль он через короткое время был вынужден уйти в подполье. В руководящее ядро палестинских коммунистов входили также Йосеф Бергер-Барзилай (наст, имя Ицхак Желазник 1904-78), Нахум Лещинский и Моше (Меир) Куперман. Коммунисты имели свою типографию, в которой печаталась пропагандистская литература на иврите и арабском. В августе-сентябре 1929 г. В. Авербух в Эрец-Исраэль отсутствовал: незадолго до этого Коминтерн вызвал его в Москву (Berger-Barzilai 1968: 92). Зато в стране находился представитель Коминтерна чех Богумил Шмераль (1880–1941), в прошлом, до Первой мировой войны, представитель чешской социал-демократии в австро-венгерском парламенте, затем один из основателей коммунистической партии Чехословакии – вообще фигура крайне заметная и важная в международном коммунистическом движении (см. его книгу, изданную в советской России: Чехословаки и эсеры. М.: ГИЗ, 1922). В своих воспоминаниях, изданных много лет спустя после описываемых палестинских событий, Й. Бергер-Барзилай рисовал портрет полнотелого гиганта, в очках, медленно и тяжело ступавшего по земле, которого легко можно было принять за представителя крупной европейской фирмы, что и значилось в его фальшивых документах (Berger-Barzilai 1968: 93-4).