Книга Цивилизация перед судом истории. Мир и запад - Арнольд Тойнби

Эта сторона картины подводит нас к другому вопросу, также всегда древнему и всегда новому: вопросу об отношении христианской церкви и Царства Небесного. Мы наблюдаем целую серию социумов различного типа, сменяющих друг друга в этом мире. Как первобытный тип социума уступил место другому его типу, известному под названием «цивилизация», в течение краткого периода в шесть тысяч лет, так и этот второй тип локальных и недолговечных обществ может, видимо, уступить место, в свою очередь, третьему виду, воплощенному в едином всемирном и устойчивом представителе — христианской церкви. Если мы можем надеяться на это, мы должны задать себе вопрос: предположим, что это случилось, означает ли это, что Царство Небесное воцарится на Земле?

Я думаю, что вопрос весьма уместен в наши дни, ибо цель большинства современных светских идеологий — построение того или иного вида земного рая. На мой взгляд, ответом на заданный вопрос будет твердое «нет». И тому есть несколько причин, которые я постараюсь изложить как можно яснее.

Одна из самых очевидных и хорошо известных причин лежит в природе общества и природе человека. В конце концов, общество — это лишь общее пространство для деятельности определенного числа личностей, а человеческая личность, во всяком случае, насколько нам известно на сегодня, имеет врожденную способность как к добру, так и к злу. И если эти два положения верны (в чем лично я уверен), и если только природа человека сама по себе не претерпит мутационных изменений, круто меняющих ее характер, то в любом обществе, существующем на нашей планете, потенциал добра и зла будет приходить в мир заново с каждым ребенком и, пока жив человек, зло не сможет быть полностью искоренено никогда. Это, собственно, означает, что замена множества цивилизаций единой универсальной церковью не очистит человеческую натуру от первородного греха; а это, в свою очередь, ведет нас к следующему соображению: до тех пор пока первородный грех останется частью человеческой природы, Цезарь всегда найдет себе дело и всегда будет воздаваться кесарю кесарево, как и Богу Богово в этом мире. Человеческому обществу на Земле не удастся полностью избавиться от институтов, которые действуют не в силу индивидуального активного желания человека, но частично по привычке, а частично по принуждению. Эти несовершенные институты находятся под патронажем светской власти, которая, может быть, и подчиняется религиозной власти, однако не может быть ликвидирована. Даже в том случае, если верховная власть не просто подчинится церкви, но будет полностью ею устранена, какие-то функции ее перейдут к структуре, ее заменившей, ибо элемент институционализма до сих пор доминировал и в жизни самой церкви в ее традиционной и исторически привычной для нас католической форме.

В католической церкви я различаю два фундаментальных института — Божественную литургию и иерархию, — связанные между собой нерасторжимо тем фактом, что священник по определению наделен властью и правом отправлять религиозный обряд. Если о богослужении дозволительно, не кощунствуя, говорить языком историка или антрополога, то литургию можно определить как более зрелую форму древнейшего религиозного ритуала, элементы которого прослеживаются еще в поклонении самых первых земледельцев плодородию Земли и ее плодам. (Я просто хочу сказать о мирском происхождении обряда.) Что же касается церковной иерархии в ее традиционной форме, то она, как известно, моделируется по образцу не столь уж давнего и не столь благостного (однако оттого не менее могущественного) института — государственной службы Римской империи. Церковь, таким образом, в ее традиционной форме выступает, вооруженная копьем литургии, щитом иерархии и шлемом папства; и, возможно, что скрытой целью — или, если угодно, божественным замыслом, — с какой церковь обрядилась в эти тяжелые институциональные доспехи, была цель вполне практическая — пережить самые стойкие светские институты всех цивилизаций в этом мире. Обозревая все известные нам институты прошлого и настоящего, думаю, можно сказать, что институты, созданные христианством или заимствованные им и приспособленные к собственным задачам, оказались самыми крепкими и устойчивыми из всех, и поэтому вполне вероятно, что они выживут и переживут все остальные. История протестантской церкви как будто бы говорит, что акт расставания с доспехами, свершенный четыре столетия назад, был преждевременным, однако это не означает, что шаг этот всегда будет считаться ошибкой; и как бы то ни было, институциональный элемент в традиционной католической форме воинствующей церкви на Земле, даже если он окажется незаменимым и обязательным условием выживания, все-таки останется той самой мирской чертой, которая отличает жизнь в лоне воинствующей церкви на Земле от жизни в Царстве Небесном, где в воскресении не женятся и не выходят замуж, но пребывают как Ангелы Божии на Небесах и где каждая отдельная душа улавливает дух Божий из непосредственного обращения к Нему — «как свет от вспышки пламени», как писал Платон в своем Седьмом Письме. Итак, даже если бы церковь завоевала поистине всемирную преданность людей и унаследовала все от последней из цивилизаций и от всех остальных высших религий, земная церковь никогда бы не стала идеальным воплощением Царства Небесного здесь, на Земле. Земной церкви пришлось бы бороться с грехом и унынием и в то же время извлекать из этого пользу, отпуская грехи, и еще долго ей пришлось бы носить доспехи церковных институтов, чтобы обеспечить максимальную крепость, цельность общества, необходимую в земной борьбе за выживание, но добываемую неизбежно ценой ее духовного принижения. По всем этим показателям победившая воинствующая церковь на Земле будет провинцией Царства Небесного, однако в этой провинции гражданам райского содружества придется жить, дышать и трудиться в атмосфере, для них неродной.

Положение, в котором оказалась бы церковь в этом случае, прекрасно описано Платоном в «Федоне» на примере вымышленного земного мира. Как считает Платон, мы живем в огромной, но узкой впадине, и то, что мы принимаем за воздух, есть на самом деле осевший туман. Если в один прекрасный день мы сумеем взойти на вершину и вдохнем чистый эфир, увидим солнце и звезды, то лишь тогда мы поймем, каким мутным и тусклым был наш мир там, в низине, где в небесные дали мы смотрели сквозь туман, которым и дышали, как рыбы сквозь толщу воды. Платонов образ — прекрасная метафора жизни воинствующей церкви на Земле; но лучше всего истинную картину выразил Блаженный Августин: «О Каине говорят, что он основал государство, а Авель — как истинный странник и праведник — не сделал ничего подобного. Ибо Собор Святых не от мира сего, хотя и дает жизнь людям здесь, на Земле, в лице которых и совершает свое странствие до тех пор, когда придет его царствие — время, когда он соберет их всех вместе»[10].

Это подводит меня к последнему из вопросов, которые я хочу затронуть здесь, вопросу об отношении христианства и прогресса.

Если верно, как я считаю, что земная церковь никогда не будет идеальным воплощением Царства Небесного, то какой смысл можно было бы вложить в слова молитвы: «Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе»? Правы ли мы, в конце концов, делая вывод, что история религии на Земле — в отличие от циклического развития цивилизаций с их взлетами и падениями — это движение только по восходящей? Есть ли у нас основания думать, что это развитие будет продолжаться бесконечно? Даже если вид общества, называемый цивилизацией, уступит место исторически более молодому и, вероятно, более духовно возвышенному виду, представленному единым всемирным устойчивым представителем этого вида в форме христианской церкви, не может ли случиться так, что придет время, когда состязание между христианством и первородным грехом превратится в устойчивое равновесие духовных сил?