Книга Арии - Дмитрий Колосов

Но унижение Рима на том не закончилось. Шапур отказался выдать державного пленника – судьба того была печальна. По одной версии, Валериан закончил свои дни в почетном плену, по другой – учитывая характер шаха, она кажется верной, – Шапур использовал императора в качестве скамеечки, когда садился на коня. Когда же Валериан вновь осмелился заговорить о выкупе, предложив в обмен за свою персону несколько тонн золота, шах повелел влить в глотку пленника толику этого металла, после чего с мертвеца содрали кожу, набили ее соломой и выставили на позор в храме. Там это подобие мумии и красовалось до последней римско-персидской войны, когда император Гераклий, разгромив персов, «вызволил» останки Валериана и повелел предать их захоронению.

Надо ли говорить, что римлянам все эти перипетии судьбы императора – живого и мертвого – по душе не пришлись. Как раз примерно в это время прекратились гонения на христиан, до того со времен Нерона почти непрерывные. К христианам сносно (по меркам того времени) относились разве что Ком– мод и Максимин Фракиец; похоже, этим буйным чудакам было просто не до каких-то там сектантов: один развлекался на гладиаторском поприще, второй – восьмифутовый гигант – все три года правления истреблял неугодных; христиане ж, будучи людьми благоразумными, в это время забились в щели и на глаза ему не попадались.

А вот Валериан паству Христа недолюбливал. По его приказу были казнены папа Сикст II и масса знатных людей, исповедующих христианство; казни отличались немалым разнообразием: от распятия и «усекновения мечом» до сжигания на костре. И посему на войну против персов армия Валериана шла под крестом Митры – тем самым, что заключен в круг.

Но вот она была разгромлена, и – о чудо! – державный Рим вдруг отказался от преследования христиан. Сын Валериана Галлиен разрешил христианам свободное вероисповедание, и те не преминули этим воспользоваться.

Но для полного торжества необходимо было покончить с главным соперником – митраизмом. А лучшим средством в подобной борьбе во все времена была идеология. У митраистов с догматикой все было в полном порядке. За прошедшие многие годы она, что называется, устоялась и стала привычно– обыденной. Христиане же, «опоздав» на столетие, пребывали в поиске. И тогда, ничтоже сумнящеся, они принялись беззастенчиво заимствовать чужие догмы. Митраисты манили неофитов обещанием рая, всем прочим предрекая ад. Христиане не замедлили воспользоваться этой идеей. Адепты Митры считали своего бога грядущим Спасителем, апостолы и иже с ними назначили ту же почетную роль Христу. Биографию Христа весьма ловко подогнали под биографию Митры: родился от девы (так же считали армянские митраисты) в хлеву (Митра – в гроте), был приветствуем магами (а кто же еще мог приветствовать Митру?). Да и несотворенные отцы весьма похожи.

Отказавшись от пролития крови, христиане переняли у митраистов идею с вином. Потом они подменили приговоренного к смерти быка агнцем. Потом перенесли все свои главные праздники на дни почитания Митры, запутав невежественных легионеров, которые в конце концов махнули рукой: какая там разница, за кого испить винца!

Но Рим нуждался в крепких телом и духом солдатах, христиане же в большинстве своем воевать отказывались. В конце концов подобное отношение к священному долгу римлянина вывело из себя Диоклетиана, того самого императора, что на склоне лет увлекся выращиванием капусты. Он возобновил преследования христиан и умножил покровительство митраистам, составлявшим костяк армии.

Однако Диоклетиан, этот отважный вояка, в политике все же остался неисправимым идеалистом, променяв, отрекшись, власть на приснопамятную капусту. Далее последовала кровопролитная распря между его преемниками, вылившаяся в решительное противостояние между христианами и митраистами. «С отречением Диоклетиана и Максимиана от престола следовали восемнадцать лет раздоров и смут: империя была потрясена пятью междоусобными войнами, а остальное время прошло не столько в спокойствии, сколько во временном перемирии между несколькими враждовавшими один против другого императорами» (Э. Гиббон).

Да, так и случилось – отказ от власти мудрого и умеренного Диоклетиана положил начало великому хаосу, когда враждовали между собой сразу шесть августов, постепенно – собственной смертью или не совсем – сходившие с арены истории. Наконец на первые роли вышли августы Константин, Максенций и Лициний. В 312 году произошло решительное столкновение между Константином и Максенцием, первого из которых историки выставляют образцом всех добродетелей, второго же – вместилищем всех пороков. Возможно, было и не так, но уж воистину – победителей не судят. В решающем сражении под Римом перевес был на стороне Максенция. Перед битвой Константин повелел воинам нанести на щиты изображение креста, символизируя тем самым противостояние Запада Востоку, под которым теперь воспринималась и принадлежавшая Максенцию Италия. Крест противопоставлялся – Непобедимому солнцу, изображенному на знаменах митраиста Максенция, и символизировал претензию на установление новой эры, новой культуры, новой веры. В кровопролитном сражении при Мульвиевом мосту победу одержала небольшая, но искушенная в ратном искусстве, уверенная в своем вожде армия Константина.

Максенций кончил жизнь не совсем так – или же совсем не так, – как подобает полководцу и императору. Упав с моста, он захлебнулся в тине. Константин же свою победу приписал покровительству бога христиан, который вскоре сделался официальным богом империи, хотя и не единственным, ибо Константин почитал отеческих римских, а также галльских, да и азиатских богов. Но христианство начинало первенствовать, ибо Константин понял его силу – готовность к жертвенности. Оставалось лишь направить ту самую жертвенность в нужное русло – умирать не за веру, а за государство и императора или же, что также понял Константин, – за веру, воплощенную в государстве и императоре.

Митраизм же отныне отвергался – как вера, враждебная государству, а теперь уже и государственной вере. Отвергался еще и потому, что притихшая при Диоклетиане Персия поднимала голову, возвращаясь к статусу врага номер один. Персия, одолев ереси и догматические шатания, стремительно воздвигала монумент древней веры, грозившей через очищение сделаться грозным соперником шаткому полисинкретическому западному мировоззрению.

Потому-то митраист Константин предал свою веру, обратившись – искренне ль, нет – к новой, куда более приемлемой государству. На созванном в 325 году Никейском соборе он объявил христианским прелатам: «Вы – епископы внутренних дел церкви, я – поставленный от Бога епископ внешних дел».

С новой верой Константин намеревался опрокинуть зороастрийско-митраистскую Персию, но в сем не преуспел – умер в основанной им столице, что просуществует всего на столетие меньше Вечного (античного) Рима.

Митраизм еще боролся, но сумел горделиво вскинуть голову единственно на три года (361 – 363) – при очень странном императоре Юлиане, нечесаном, небритом, философствующем и безрассудном, нашедшем гибель в сражении с персами: не так уж часто императоры находили смерть на поле боя, а не в опочивальне или походном шатре – от кинжала, петли, грибочков или неистовства предавших преторианцев.