Книга Повседневная жизнь женщины в древнем Риме - Мари-Терез Рапсат-Шарлье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот человек, который считал Карфаген настолько опасным, что добился его разрушения, был крупным и очень влиятельным оратором. Его речь в сенате — один из ярких памятников римского женоненавистничества, но показывает реальную власть женщин над окружавшими их мужчинами, которую признавал и Катон: «Если бы каждый из нас, квириты, твердо вознамерился сохранить в своем доме порядок и почитание главы семьи (ius et maiestatem viri), то не пришлось бы нам и разговаривать с женщинами. Но раз допустили мы у себя в доме такое, раз свобода наша оказалась в плену у безрассудных женщин и они дерзнули прийти сюда, на форум, дабы попросту трепать и унижать ее, значит, не хватило у нас духа справиться с каждой по отдельности и приходится справляться со всеми вместе . Ведь дозволять собираться, советоваться, договариваться, устраивать тайные сборища действительно чревато величайшей опасностью».
Катон с пафосом усматривает в самой малой причастности женщин к политике возможность грандиозных последствий, сплавляет воедино женские требования и подрывную деятельность трибунов (отменить закон предложили двое трибунов): «Женщины затеяли бунт ; без сомнения в том вина должностных лиц; судить не берусь, ваша, трибуны, или — в даже еще большей мере — консулов. Ваша, трибуны, если вы возмутили женщин, чтобы поднять очередную смуту; наша, если ныне раскол в обществе, вызванный женщинами, вынудит нас принимать новые законы, как вынудила некогда сецессия плебеев». Это не мелкий вопрос, не вопрос о безделушках и тряпках, а принципиальный, политический. Катон противится всему, что хоть как-то похоже на прогресс, а в этом конкретном случае свобода, данная женщинам, означает покушение на государственную безопасность: «В любом деле стремятся они к свободе, а если говорить правду — к распущенности . Едва станут они вровень с вами, как окажутся выше вас». С другой стороны, вся власть, которую имеют эти женщины, — власть влияния: ведь они не могут заседать в собраниях, вести обсуждение, голосовать; вся их власть заключается в мужчинах, которые согласны их слушать. Положение двусмысленное: мужчины прислушиваются к женщинам, и мнение женщин проходит. Но не надо заблуждаться. Трибуны, которых Катон считает бунтовщиками, предлагают нечто очень скромное: возврат к дорогим украшениям, но вовсе не ставят под вопрос мужскую гегемонию, ни на йоту не улучшают юридического положения женщин: «Государственные и жреческие должности, триумфы, гражданские и военные отличия, добыча, захваченная у врага, — всего этого женщины лишены. Украшения, уборы, наряды — вот чем могут они отличиться, вот что составляет их утешение и славу . Пока ты жив, ни одна не выйдет из-под твоей руки (servitus muliebris), и не сами ли они ненавидят свободу, какую дает им вдовство и сиротство». Это дело ясно показывает образ мысли римлян и возможности политической жизни для римских женщин: не пользуясь ни малейшими политическими правами, они добились отмены закона. Остается надеяться, что они не были игрушкой какой-либо «партии».
У истоков другого проявления женской и даже феминистической активности в 49 г. до н. э. также история, связанная с деньгами и драгоценностями. Чтобы получить средства на войну с убийцами Цезаря, триумвиры издали эдикт, обязывавший 1400 богатейших женщин Города оценить свое имущество и внести военную подать. Первая реакция напоминает предыдущий случай: обратиться к женщинам из окружения триумвиров, чтобы воспользоваться женским влиянием на мужчин. Когда же Фульвия, жена Марка Антония, выставила их за дверь, женщины в ярости направились на форум, и Гортензия произнесла речь с трибуны. На сей раз действие вышло прямым и ангажированным, к тому же уникальным: женщина произносит публичную речь, и ей это позволяют; попытка прогнать ее с помощью ликторов вызвала такое недовольство в толпе, что от этого пришлось отказаться. Мы видим, как много переменилось со 195 г.: женщины заставляют выслушать себя не в частных разговорах, а так, как слушали римских ораторов. Их представительнице в этом смысле было у кого учиться: это была дочь великого Гортензия, соперника Цицерона. Валерий Максим (VIII, 3, 3) говорит о ней благосклонно: «Тогда Квинт Гортензий [словно] воплотился в образе своей дочери и вдохновлял ее речь. И если бы его мужское потомство пожелало подражать силе [оратора], то [им следовало бы иметь в виду, что] наследие Гортензиева красноречия уже неотделимо от единственного выступления этой женщины»*.
Сама речь Гортензии также сильно отличается от доводов, приводившихся в 195 г. до н. э. Она не просто отказывается платить подать, но осуждает всю политику триумвиров, едва ли не предъявляет политические требования: «Если же мы, женщины, никого из вас не объявляли врагом отечества, не разрушали домов, не подкупали войск, не приводили армий против вас, не мешали вам достигнуть власти и почета, то почему мы должны подвергнуться карам, не будучи соучастницами во всем этом? К чему нам платить налоги, раз мы не получили своей доли ни в государственных должностях, ни в почестях, ни в предводительстве войсками, ни вообще в государственном управлении, из-за которого вы спорите, доведя нас уже до таких тяжких бедствий?» Требование скорее подразумевается, чем высказывается, и в результате женщины удовлетворились сокращением подати. Но этого они добились своим непосредственным вмешательством. Отсюда еще далеко, чтобы делать из Гортензии «адвокатессу», а то и «суфражистку»: особые обстоятельства, ощущение прямой угрозы своим интересам, а то и случай привели к необычайному событию, но за ним ничего не последовало; оно даже не стало прямым покушением на закон, запрещавший женщине выступать в суде по чужим делам. Положение, при котором женщины играли в политике лишь второстепенную роль, было, конечно, навязано мужчинами. Но у нас нет никаких свидетельств, что женщины когда-либо боролись против такого положения.
Но и более скрытое влияние оставалось политическим действием. Мы найдем не один пример, если обратимся к окружению Цицерона: Тертулла подходит к нему, чтобы добиться его примирения с Крассом; к жене Цицерона Теренции приходит жена Сестия Корнелия, сообщая оратору об истинных пожеланиях своего мужа насчет поста в провинции; Фульвия доносит самому Цицерону о тайных планах Катилины; Сассия интригует в суде по делу Клуенция…
Рассмотрим ближе два последних случая. Во время заговора Катилины некая Фульвия, которую собирался бросить ее любовник Квинт Курий, «не стала скрывать опасность, угрожавшую государству; умолчав об источнике, она рассказала многим о заговоре Катилины: что она узнала и каким образом. Это обстоятельство больше всего и внушило людям желание вверить консулат Марку Туллию Цицерону». Сассия была матерью Клуенция — клиента Цицерона — и замужем (третьим браком) за Оппиаником; она добивалась смерти сына в угоду новому мужу. «Она не упустила ни одного случая, чтобы причинить Клуенцию зло. И днем и ночью эта мать только и думала о том, как бы ей погубить своего сына . Она не только старалась подыскать обвинителя против своего сына, но также подумала и о том, каким оружием его снабдить». Находя все новых союзников, она получила и лжесвидетелей, и ложные протоколы показаний.
Все эти дела, связанные с женщинами, подразумевают целый комплекс отношений, возможностей влияния, способностей давления, часто удивительно похожих на интриги мужчин.
