Книга Прощай, красавица - Рэймонд Чандлер

Хемингуэй тоскливо уставился на меня:

– Не пойму, о чем ты. Кто такой Лось Мэллой?

– Здоровенный парень, который несколько дней назад убил человека на Сентрал-авеню. О нем сообщали в ваших сводках, если только ты их читаешь. И возможно, у тебя есть его описание.

– Ну и что?

– А то, что он прятался у Сондерборга. Я видел его, он лежал на кровати, читал газету.

– Как ты вырвался оттуда? Разве тебя не заперли?

– Оглушил санитара пружиной от койки. Мне повезло.

– Этот Лось тебя видел?

– Нет.

Хемингуэй отъехал от бровки, и на его лице появилась широкая усмешка.

– Вот оно, значит, что. Все ясно. Как божий день. Сондерборг прячет тех, кто прячется от полиции. Если, конечно, у них есть деньги. Обстановка у него самая подходящая. И доходы неплохие.

Он прибавил газу и свернул за угол.

– Черт, я думал, он торгует наркотиками. – В голосе Хемингуэя звучало омерзение. – Имея за собой хорошую поддержку. Но ведь это не те масштабы. Гроши.

– Слышал когда-нибудь о подпольной лотерее? Тоже не те масштабы, если судить по одной конторе.

Хемингуэй резко свернул за угол и кивнул:

– Верно. И китайские бильярдные, и бинго, и тотализатор. Но сложи все это вместе и отдай в руки одному человеку, тогда появится смысл.

– Какому человеку?

Хемингуэй снова как бы одеревенел. Губы его сжались, было видно, что челюсти плотно стиснуты. Мы ехали по Дескандо-стрит. Даже в предвечернее время на ней было спокойно. Когда мы приблизились к Двадцать третьей, она почему-то стала не столь уж спокойной. Возле дома Сондерборга стояла машина, но в ней никого не было. Двое мужчин разглядывали пальму, словно решая, как бы ее передвинуть. В глубине квартала какой-то человек проверял водопроводные счетчики.

При дневном свете дом выглядел замечательно. У передних окон сплошной светлой массой цвели бегонии, вокруг белой акации в цвету росли анютины глазки. На веерообразной решетке распускались вьющиеся алые розы. Над грядкой с душистым горошком порхала бронзово-зеленая колибри. Дом походил на жилище пожилой обеспеченной пары, увлекающейся садоводством. Предвечернее солнце придавало этой картине тихое, зловещее спокойствие.

Хемингуэй проехал мимо дома, в уголках его рта дрожала сдержанная улыбка. Он засопел. На ближайшем перекрестке свернул, посмотрел в зеркало заднего обзора и увеличил скорость.

Проехав три квартала, он снова остановился у обочины, повернулся ко мне и уставился суровым, немигающим взглядом.

– Полиция Эл-Эй. Одного из стоящих возле пальмы я знаю. Фамилия его Доннелли. Обложили дом. Так ты ничего не говорил своему приятелю, а?

– Я же сказал, что нет.

– Начальник будет в восторге, – проворчал Хемингуэй. – Заявились сюда и даже не заглянули к нам по пути.

Я промолчал.

– Этого Лося Мэллоя взяли?

Я покачал головой:

– Насколько мне известно, нет.

– Сколько ж тебе известно, приятель? – очень мягко спросил Хемингуэй.

– Не много. Между Амтором и Сондерборгом нет никакой связи?

– По-моему, никакой.

– Кто правит этим городом?

Молчание.

– Я слышал, игрок по имени Лэрд Брюнет выложил тридцать тысяч на избрание мэра. По моим сведениям, ему принадлежат клуб «Бельведер» и оба игорных судна.

– Может быть, – вежливо сказал Хемингуэй.

– Где можно найти Брюнета?

– Что ты спрашиваешь меня, малыш?

– Куда бы ты подался, если б потерял убежище в этом городе?

– В Мексику.

Я засмеялся:

– Ладно, сделай мне одно большое одолжение.

– С удовольствием.

– Отвези снова в центр.

Хемингуэй отъехал от обочины и неторопливо повел машину тенистой улицей в сторону океана. У муниципалитета мы въехали на стоянку полицейских машин, и я вылез.

– Загляни как-нибудь проведать меня, – сказал Хемингуэй. – Скорее всего, я буду чистить плевательницы. – И протянул мне свою лапищу. – Не обижаешься?

– М.П.В., – сказал я, пожимая ее.

Хемингуэй расплылся в улыбке. Едва я собрался уходить, он окликнул меня. Осторожно поглядел по сторонам и прижался губами к моему уху.

– Считается, что эти игорные суда находятся вне юрисдикции города и штата. Они приписаны к Панаме. Будь я на месте… – Он умолк, в его унылых глазах появилось тревожное выражение.

– Понятно, – сказал я. – Мне так и казалось. Сам не знаю, зачем я потащил тебя с собой. Но из этого ничего не выйдет – одному тут не справиться.

Хемингуэй кивнул, потом улыбнулся:

– М.П.В.

34

Я лежал на кровати в прибрежном отеле и ждал, когда стемнеет. Комнатушка была крохотной, кровать жесткой, матрац казался немногим толще накинутого поверх него байкового одеяла. Одна пружина сетки была сломана и колола мне спину. Я лежал, не препятствуя ей поторапливать меня.

На потолке горел красный отсвет неоновых ламп. Когда он зальет всю комнату, это будет значить, что уже совсем темно и можно выходить. Снаружи, в переулке, именуемом автострадой, гудели машины. На тротуаре под окном шуршали шаги. Слышались говор и бормотание прохожих. Воздух, сочившийся сквозь ржавую оконную сетку, пахнул затхлым горячим жиром. Вдали кто-то выкрикивал хорошо поставленным голосом: «Надо поесть, люди. Надо поесть. Отличные горячие сосиски. Надо поесть».

Стало потемнее. Я думал; мысли текли неторопливо, осторожно, словно за ними следил чей-то злобный, садистский взгляд. Думал о глядящих в безлунное небо мертвых глазах, под которыми в уголках рта запеклась черная кровь. О противной старухе, забитой до смерти о спинку ее кровати, о человеке с белокурыми волосами, боящемся сам не зная чего, достаточно впечатлительном, чтобы уловить опасность, но слишком тупом или тщеславном, чтобы догадаться, в чем она кроется. Думал о богатых, доступных красавицах, о милых стройных любопытных девушках, которые живут одни и тоже могут быть доступными, но по-другому. О полицейских, грубых полицейских, которых можно подкупить и которые в то же время не совсем плохие, как Хемингуэй. О толстых, процветающих полицейских с сытым голосом, как начальник Воск. О подтянутых, умных и неумолимых полицейских, как Рэнделл, которые, несмотря на свой ум и неумолимость, не могут выполнять честным образом честную работу. О старых вонючих козлах вроде Налти, которые на все махнули рукой. Об индейцах, медиумах и наркологах.

Я думал о многом. Стало еще темнее. Красный отсвет неоновых огней разливался по потолку все дальше и дальше. Я сел, опустил ноги на пол и потер затылок.