Книга Жизнь как КИНО, или Мой муж Авдотья Никитична - Элеонора Прохницкая

…В двухэтажном облезлом здании конторы кирпичного завода было пусто, тихо, темно и пахло сыростью. «Как во время войны, — почему-то вспомнила я военные фильмы, — только тогда хоть таблички вешали: „Все ушли на фронт“». А сейчас и спросить-то не у кого. Ни души. Все комнаты закрыты. Я еще раз прошла по пустынному коридору. В одной из комнат мне послышался какой-то шорох. Я постучала. Шорох смолк, и в двери залязгал открываемый кем-то замок. На пороге показалось недовольное лицо. Хозяйка лица, как оказалось бухгалтер, проговорила, что она «абсолютно не в курсе», и опять закрыла дверь, почему-то на замок. В другом конце коридора «зацокали» каблучки, и я пошла навстречу этому звуку. Молодая, высокая полная брюнетка с пакетом пирожков в руках, покачивая широкими бедрами, выплыла мне навстречу из-за угла и представилась секретаршей. Она круглыми непонимающими глазами смотрела на меня, когда я объясняла ей причину своего визита, и, оставшись равнодушной и безучастной к моей проблеме, отрешенно проговорила:

— Ищите замдиректора товарища Воронкова. Он где-то на территории завода.

На огромной заводской территории, грязной и пыльной, было шумно от снующих туда-сюда грузовиков, груженных кирпичом, и царила полная неразбериха. Меня посылали от одного здания к другому, от вахтера я бежала к начальнику цеха, а потом наоборот. Мне называли фамилии каких-то людей, которые якобы только что «видели Воронкова» и «знают, куда он пошел». Проколесив таким образом больше часа, наглотавшись пыли, извозив ноги в грязи, наслушавшись от шоферов громкой матерной брани, но так и не найдя этого загадочного Воронкова, я побежала обратно в контору в надежде найти его в своем кабинете.

— Не появлялся? — спросила я у секретаря.

— Воронкова, что ли, ищите? Так его в это время на заводе уже не бывает! Его с утра ловить нужно, — ответил за нее какой-то мужчина в грязной спецовке, который звонил по телефону. — С восьми до девяти.

На следующее утро я встала ни свет ни заря и в половине седьмого утра уже сидела в электричке. В вагоне, кроме меня, было еще несколько пассажиров — помятых и непромытых мужчин с хмурыми лицами, сидящих в одинаковых позах на жестких, холодных скамейках с прислоненными к стеклу запрокинутыми головами и продлевающими, таким образом, по дороге на работу свой ночной сон. Я смотрела на них и думала: «Вот они, созидатели нашего светлого будущего! Те, которые должны были уже жить при коммунизме! Государственные люди, живущие на государственной земле, в государственных квартирах, получающие символические государственные зарплаты, создающие государственный продукт, который у них отбирается государством и распределяется на государственное усмотрение. Несчастные, обманутые, недееспособные, лишенные права что-либо решать за себя, нелепо и бессмысленно прожившие свою жизнь…»

…Электричка шла медленно, словно бы тоже не выспалась, останавливалась на всех остановках, неторопливо открывая и закрывая двери, и, почти что пустая, все отдалялась и отдалялась от Москвы. Было уже восемь, когда она прителепалась, наконец, в Софрино. Я выскочила из тамбура на платформу и всю дорогу до конторы пробежала бегом. Сердце мое колотилось и рвалось на части от мысли, что я могу опоздать и не застать на месте Воронкова. Делая над собой последние усилия и преодолевая лестницу через две ступеньки, я взлетела на второй этаж и, стараясь дышать ровнее, вошла в приемную.

— Ушел на территорию, — коротко и нелюбезно буркнула мне секретарша, стоя ко мне спиной и включая электрический чайник.

Обегав кругами несколько раз всю огромную, пыльную территорию завода и не найдя там Воронкова, я снова побежала в контору. От этой утренней часовой многокилометровой пробежки я изрядно согрелась, и пот струйками стекал по моей спине и по лбу. Воронкова на месте не было.

— Да, был, — сказала секретарь, глядя на себя в маленькое зеркальце и подмазывая ресницы, которые, видимо, не успела намазать дома, — но уже уехал по делам в Москву. Сегодня его не будет. Приезжайте завтра к 8 утра.

— Как уехал?! — я смахнула с брови соленую, теплую струйку, чтобы она не попала мне в глаз. — Еще ведь девяти нет?!

— Вас забыл спросить, когда ему ехать и что ему делать! — секретарша оторвалась от своего изображения в зеркальце и сердито посмотрела на меня. Я явно начала ее раздражать своими вопросами. — Вы думаете, что ему больше делать нечего, как сидеть в кабинете и вас ждать?!

— Нет, я так не думаю… извините… спасибо.

У меня не было сил ни рассердиться, ни обидеться, ни расплакаться. Было очень странное состояние, которое я испытывала в последнее время все чаще и чаще. Его трудно передать словами, и думаю, что ни один человек из цивилизованного мира не понял бы, что это такое, но мы, живущие в нашей дикой, бесправной и бесчеловечной Империи, испытываем его почти постоянно. Это чувство какой-то «подвешенности» в воздухе, какое-то «третье» состояние, нечто среднее между жизнью и смертью. Да, именно так! Это еще и не физическая смерть, но и не человеческая жизнь!

Ноги машинально вынесли меня на улицу, к дверям конторы, и я остановилась здесь в оцепенении, не соображая, куда мне идти и что делать дальше. В голове и в душе была абсолютная пустота. Ни на что не надеясь, совершенно бесцельно я побрела на территорию завода… Постепенно голова моя начала работать, и проснувшаяся слабая мысль все крепла и крепла, крутясь и повторяясь, словно заклинив, на одном месте: «Здесь я тоже ничего не добьюсь… ничего не добьюсь…» Уезжать, однако, в Москву мне не хотелось. Дойдя до того места, где голосистые крановщицы грузили на машины поддоны с кирпичом, я остановилась и долго смотрела на них и на выруливающие из длинной, скучной очереди грузовики, заполняющиеся у меня на глазах горками из яркого красного кирпича. «Кто эти счастливцы?» — с завистью думала я.

— За кирпичом приехали? — прозвучал у меня над ухом раскатистый бас.

Я вздрогнула от неожиданности. Подошедший ко мне высокий, грузный пожилой мужчина с белыми как лунь волосами, с орденскими планками на светло-сером пиджаке добродушно улыбался. Не дождавшись от меня ответа, поспешил поделиться со мной своей радостью.

— Моя очередь скоро подходит! Вон мой грузовик — третий, с голубеньким кузовом, видите?.. А ваша когда?

— А моя — никогда. Я просто так здесь стою. На экскурсию из Москвы приехала, — невесело пошутила я и рассказала ему про свои хождения по мукам.

— Представляете, я нигде ничего не могу добиться! Кругом — глухая, непреодолимая стена! Нам срочно нужен ремонт дома. У нас обвалился пол, произошла катастрофа, а никому нет никакого до этого дела!

— Эх, милочка! Да вся наша жизнь — одна большая, всеобщая катастрофа! Нравственная и социальная! Вот взять хотя бы меня. Я фронт прошел, правительственные награды имею, сорок лет на заводе оттрубил. И что в результате? Квартира 28 кв. м и пенсия сто тридцать два рубля, на которую еле-еле концы с концами свожу. А уж коснись того, если что-то купить надо, так такого унижения натерпишься, что ничего не захочешь! Мне как участнику войны специальное разрешение на покупку кирпича дали, так я с этим разрешением в кармане и с валидолом под языком десять дней вот тут, где мы с вами сейчас стоим, простоял. Нет кирпича, и точка! Другим грузят, а мне — нет! «Это для организаций!» — говорят. Спасибо одному доброму человеку! «Надо, — говорит, — дать тем, кто грузит, пару красненьких бумажек. Сразу кирпич найдется». Так я и сделал. Не подмажешь — не поедешь! И везде так! Вот в чем наша катастрофа!