Книга Тайная история Владимира Набокова - Андреа Питцер

Немцев не нужно утешать, писал Набоков, ибо они уже основательно утешились окровавленными вещами, которые украли у варшавских евреев. Не все проблемы можно решить при помощи кастрации или селекции – лучше опустить Германию в хлороформ и забыть о ней. Причем неясно, что именно Набоков имел в виду: страну, культуру или народ.

Всем этим переживаниям Набоков давал выход в творчестве. В коротком рассказе, первоначально названном «Двуличный разговор», рассказчика, писателя русского зарубежья, постоянно путают с однофамильцем, реакционером и антисемитом. Несколько десятилетий назад тот не вернул в библиотеку экземпляр «Протоколов сионских мудрецов», а виноватым делают повествователя. Из-за постыдных выходок однофамильца у рассказчика возникают проблемы с пересечением границ, а провокационные книги рассказчика в свою очередь портят репутацию двойнику – того дважды арестовывают немцы.

В Бостоне во время войны рассказчик по ошибке принимает предназначенное не ему приглашение на вечеринку, где – чему читатель уже не удивляется – собрались консерваторы-германофилы, хулящие «бурное семитское воображение, завладевшее американской прессой», и «придуманные евреями» зверства. Набоков, по словам Бойда, блестяще пародирует «бойкие и витиеватые разглагольствования о том, что фашизм – это заговор зловредных чужеземцев против милых и культурных немцев; слепоту русского реакционера, воспевающего Сталина как новый символ давно утраченного патриотизма». Рассказчик поначалу не хочет брать слово, потому что от волнения говорит бессвязно и заикается. Но все-таки отваживается выступить, а затем эффектно удалиться – к несчастью, с чужим пальто.

«Двуличный разговор» был написан весной 1945 года. Американские войска двигались по территории Германии, натыкаясь по пути на лагеря смерти, в том числе Бухенвальд. В газетных статьях тех дней рассказывается, как американские солдаты силой пригоняли в лагерь мирное население близлежащего Веймара, чтобы люди своими глазами увидели крематорий, трупы, свидетельства медицинских экспериментов по заражению детей тифом, камеру пыток, виселицу и полумертвых выживших.

Освободившие Освенцим советские солдаты обнаружили, что при отступлении немцы уничтожили на территории лагеря многие здания. Однако было найдено свыше миллиона костюмов и платьев – одежды, которую, как и писал Набоков миссис Хоуп, намеревались отправить в немецкие города в качестве помощи населению.

Впрочем, депортированным из Дранси мало что разрешали брать с собой в дорогу на восток. Поэтому когда в январе 1945 года советские войска добрались наконец до Польши, на территории Освенцима могло не остаться ни пиджака, ни кольца, ни иного следа, по которому можно было бы опознать Илью Фондаминского или Макса Берльштайна.

Освенцим был самым крупным из лагерей уничтожения. Здесь приняли смерть почти миллион евреев и сотни тысяч поляков, цыган и советских военнопленных. Из Европы рекой текли подробности геноцида. Сообщения о мертвых – любимых, ненавидимых и забытых – призрачной паутиной окутывали живых. Бывший ученик Набокова поэт Михаил Горлин погиб в Освенциме на лагерной шахте. Его жена, поэтесса, над чьими стихами Набоков потешался в Берлине, тоже погибла. («Раиса Блох, – напишет он впоследствии, – я был с ней невыносим».) Когда она пыталась перейти границу Швейцарии, ее задержали как еврейку и выдали нацистам, а те отправили ее в Дранси.

По дороге на восток Раиса написала записку и незаметно выбросила ее из окна вагона. Но ответа не дождалась. Для последних «люблю» и «прости» было уже слишком поздно. Нежность и низость, широкие жесты и подлые поступки – отныне все досталось вечности.

Лагерь Нойенгамме располагался на севере Германии, неподалеку от Гамбурга. Разведгруппа прибыла на место вечером 2 мая, всего через несколько часов после того, как лагерь покинули последние эсэсовцы. Три дня спустя силы союзников осмотрели территорию в сопровождении бывших узников. К тому времени лагерь с его железнодорожными путями, бараками, моргом и крематорием почти опустел.

Прибыли британцы. Выживших арестантов отпустили. Увы, для Сергея Набокова освобождение пришло слишком поздно. Еще четыре месяца назад его внесли в Нойенгаммскую Книгу мертвых.

Глава девятая

После войны

1

Брат приснился Набокову в первую послевоенную осень. Владимир был уверен, что Сергей в безопасности в австрийском замке Германа. В кошмаре ему предстала другая картина: одинокий и несчастный Сергей, умирающий на нарах в каком-то безымянном концлагере.

Вскоре Набоков узнал правду. Разыскав Владимира через The New Yorker, Кирилл сообщил, что Сергей умер в Нойенгамме от болезни желудка. Почти одновременно Набоков получил письмо с той же новостью от Евгении Гофельд.

Остальных война пощадила. Гофельд по-прежнему жила в Праге и по-прежнему заботилась о племяннике Владимира Ростиславе. Сестра Набокова Елена, ее муж и сын тоже уцелели. Набоков написал родным письмо, полное радости, что они живы. Кирилл, как выяснилось, работал переводчиком у американцев в Берлине. С Еленой Набоков разоткровенничался: подробно описал ей свою американскую жизнь: обед из двух бутербродов со стаканом молока, увлечение энтомологией и набранный вес, делающий его похожим на одного тучного поэта девятнадцатого века (имелся в виду Алексей Апухтин). В послании к Елене он упомянул о Сергее («бедный, бедный Сережа»), а Кириллу пообещал попросить кузена Николая, находившегося с американскими войсками в Германии, поискать дополнительную информацию о судьбе их погибшего брата.

В письме к Эдмунду Уилсону, отправленному в том же месяце, Владимир вспомнил обоих младших Набоковых. О Сергее он написал, что тот был «брошен немцами в один из самых страшных концентрационных лагерей (под Гамбургом) и там погиб». Набокова до глубины души потрясло, что его брат был арестован как «британский шпион». Не представляя Сергея в роли политического заключенного, Набоков отмечал, что тот был «совершенно безвредный, ленивый, восторженный человек, который безо всякого дела курсировал между Латинским кварталом и замком в Австрии, где жил со своим другом».

Уилсон, только что вернувшийся из неспокойной Греции, в которой назревала гражданская война, посочувствовал другу. «Человеческая жизнь, – писал он, – сегодня ровным счетом ничего не стоит в Европе». Однако в отличие от Набокова Уилсон жалел Германию и адресовал эти слова всем участникам войны. Критика ужасало, что его родина так рвется стереть с лица земли Дрезден и «перещеголять нацистов, уничтожая в Японии целые города».

Эдмунду тоже было чем поделиться с другом. Его новости носили не столь трагический, но все же довольно печальный характер: он разводился с третьей женой Мэри Маккарти. До Набокова уже доходили слухи о разрыве их бурных отношений. Маккарти провела недолгое время в психиатрической лечебнице и заявляла, будто Уилсон ее бьет, что Уилсон категорически опровергал. Набоков, который в Европе на спор с другом наказал музыканта, избивавшего свою жену, ответил Эдмунду, что ему «очень неприятно» было узнать эти новости от сторонних людей, а не от него самого.

В 1945 году взаимная привязанность друзей казалась нерушимой. После разрыва с Маккарти Уилсон не только сохранил теплые отношения с Набоковым, но и завоевал симпатию Веры, которая в самом разгаре судебной эпопеи добавила к очередному посланию мужа приписку от себя с приглашением погостить. По просьбе Эдмунда Владимир и Вера даже пожили недельку у него дома, чтобы успокоить кухарку – та боялась оказаться в роли свидетельницы на бракоразводном процессе.