Книга Семь лет в Тибете. Моя жизнь при дворе Далай-ламы - Генрих Харрер

И вот вся внутренняя сторона кольца Паркора скрылась за разноцветными треугольными башнями. Перед ними толпилось огромное множество людей, и разглядеть что-нибудь было не так-то просто. Начало смеркаться, под звуки труб и литавр показались лхасские военные. Они образовали шеренги и оттеснили тысячи зрителей к домам, расчистив середину улицы.

Быстро стемнело, но тут же зажглось целое море огоньков и осветило все ярко, как днем. Горели тысячи мерцающих масляных ламп, а между ними – яркие керосиновые фонари. К тому же над крышами стал подниматься диск луны – на пятнадцатое число тибетского месяца всегда приходится полнолуние. Все готово – торжество может начинаться. Толпа замерла в ожидании.

Божество благословляет собравшихся

И вот настает самый главный момент. Двери храма распахиваются, и оттуда медленно выходит Далай-лама, юный Божественный Правитель. Под руки его ведут два наставника. Народ благоговейно склоняется перед божеством. Вообще-то, согласно церемониалу, перед Далай-ламой полагается падать ниц, но из-за нехватки места это невозможно. Поэтому при приближении правителя люди просто кланяются, как колосья на ветру. Никто не отваживается поднять взгляд. Степенно и размеренно Далай-лама начинает свой путь по Паркору. То и дело он останавливается, чтобы полюбоваться на масляные фигуры. За ним движется сияющая свита высших чиновников и знати, а дальше, в строгом соответствии с рангом, – все официальные лица страны. Среди них можно рассмотреть и нашего друга Царона. Он, будучи очень высокопоставленной персоной, идет совсем рядом с Далай-ламой. Как и у всех представителей знати, в правой руке у него дымится палочка благовония.

Толпа благоговейно молчит. Слышна только музыка, которую играют монахи: гобои, трубы, литавры и тарелки. Вся эта картина, похожая на видение из другого мира, и странно действующая атмосфера захватила даже нас, трезвомыслящих европейцев. В желтом мигающем свете множества светильников масляные фигуры как будто оживают: диковинные цветы словно качают головками от воображаемых порывов ветра, шуршат складки роскошных одеяний божеств, демон кривит рот – божество поднимает руку в знак благословения…

Неужто и нами овладело это странное, непонятное наваждение? Полный диск луны, символ другого мира, которому и адресовано все это невообразимое действо, улыбается верующим в вышине… Может быть, это знак одобрения божеств?

Живой Будда уже совсем близко… Вот он проходит мимо нашего окна. Женщины застывают в глубоком поклоне и едва отваживаются дышать. Толпа замирает. Глубоко потрясенные, мы прячемся за склоненными спинами женщин, желая защититься от чар.

«Это всего лишь ребенок, – повторял я про себя снова и снова, – просто ребенок…»

Но цель тысяч верующих, воплощение их молитв, устремлений и чаяний – будь то в Риме или в Лхасе – в общем, всегда одна: найти бога и служить ему. Это сходство сильнее всех существующих различий. Я закрываю глаза. Шепот молитв, торжественная музыка, дымок благовоний, поднимающийся в ночное небо…

Далай-лама завершает обход Паркора и скрывается за дверями огромного Цуглакхана.[42] Солдаты стройными рядами под музыку покидают улицу.

И, словно очнувшись от гипнотического сна, десятки тысяч зрителей, так аккуратно стоявшие по краям улицы, приходят в движение. Эта стремительная перемена поражает до глубины души. Крики, оживленная жестикуляция… Начинается давка, люди едва не убивают друг друга. Только что они плакали и молились в экстазе, а теперь превратились в неистовую толпу. Тут за работу принимаются монахи-солдаты доб-доб.[43] Это огромные парни в одежде с большими подплечниками и с выкрашенными в черный цвет лицами – что придает им еще более устрашающий вид. Без разбору сыплют они палочные удары на обезумевшую толпу. Кажется, масляные фигуры вот-вот будут раздавлены. Спасаясь от ударов, народ пытается отступить и напирает на пирамиды. Стонут пострадавшие от ударов, но и они не расступаются. Как будто всеми ими овладели бесы. Неужели это те самые люди, которые так смиренно склонялись перед ребенком? Теперь они принимают удары, как только что принимали благословение. Коптящие сосновые факелы над головами, крики боли, доносящиеся из чрева толпы, тут обожженное лицо, там стоны затоптанного…

* * *

Наступила поздняя ночь. После таких впечатлений заснуть невозможно. Образы этого вечера один за другим проплывают перед закрытыми глазами, как запутанный тяжелый сон. С улицы еще доносятся крики. В мое уже смутное сознание проникают звуки гобоев и настраивают меня на грустный лад.

На следующее утро на улицах было пусто, масляные фигуры убраны, не осталось и следа того благолепия и экстаза, которые царили здесь прошлой ночью. Там, где громоздились огромные опоры для фигур, снова стояли рыночные лотки. Разноцветные статуи святых растаяли – теперь это масло пойдет на лампы, а часть сохранят как освященное лекарственное средство.

В то утро гости к нам шли непрекращающейся вереницей. На празднование Нового года в город стекаются люди со всех концов страны: и кочевники с высокогорных плато, и жители западных провинций. Среди них оказались и те, с кем мы познакомились во время нашего долгого путешествия. Найти нас в Лхасе было совсем не сложно, потому что горожане все еще много о нас говорили, и любой ребенок знал, где мы живем.

Нам приносили подарки – в основном вяленое мясо, которое в столице считалось деликатесом. Побеседовав с нашими старыми знакомыми, мы удостоверились, что действительно все чиновники, через зоны ответственности которых мы прошли, получили взыскания от правительства. Это были и предостережения, и денежные штрафы, и уведомления о более строгих мерах, которые будут приняты в их отношении в случае повторения подобных инцидентов.

Поначалу мы очень расстроились оттого, что стали причиной таких неприятностей для людей, оказавших нам радушный прием. Но они, казалось, совсем не были на нас в обиде. Мы повидались с одним пёнпо, которого в свое время обвели вокруг пальца, показав старый проездной документ, – он только смеялся над этой историей и был очень рад новой встрече с нами.

Новогодние торжества в том году были несколько омрачены одним печальным событием. На Паркоре произошло несчастье, о котором скоро заговорил весь город.

Каждый год там устанавливают высокие флагштоки, сделанные из нескольких тяжелых стволов деревьев. Привозят эти бревна издалека, и их транспортировка в Лхасу – отдельная занятная история. Это делается таким примитивным способом, что я был одновременно и удивлен, и возмущен, когда впервые это увидел. Невольно на ум мне пришли волжские бурлаки. Примерно двадцать человек тащат веревками привязанный к их телам ствол и глухо поют монотонные песни, чтобы задать ритм шагу. Они обливаются потом и тяжело дышат, но запевала не дает передохнуть. Эта тяжкая работа – одна из повинностей, дань феодальной системе. «Бурлаков» брали из разных селений и сменяли в каждой следующей деревне. Монотонные песни, которые задавали ритм движению, видимо, должны были отвлекать от тягот. Но лучше бы они поберегли свои легкие! Меня всегда охватывало яростное негодование при виде такой покорности судьбе, и, как современный человек, я не мог понять, почему в этой стране так сопротивляются любому прогрессу.