Книга Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского - Ханну Мякеля

Столбун узнал ситуацию пациента, увидел то же самое, что уже давно заметили близкие, и начал лечить Эдуарда средствами неофициальной медицины.

Эдуард выдержал и насмешки, и свое одиночество — он был единственным трезвым среди пьющих. Даже в шумной компании он не поддавался искушениям. Я понял метод: велись беседы о всевозможных и даже трудных вещах — как диалог врача и пациента, вроде как при психотерапии. В результате этих бесед Эдуард полностью бросил употреблять алкоголь — на целых шесть лет.

Столбун создал своеобразное сообщество, в котором работало несколько врачей — его единомышленников. Их задачей было не только исцелять людей, но и пробуждать в них творческие, трудолюбивые натуры. Сообщество стремилось к своего рода неокоммунизму, оно хотело не опрокинуть, а развить систему. Но время быстро промчалось и мимо этой идеи.

В пациентах в свое время не было недостатка, нет и сейчас. Сообщество продолжает функционировать, и из желающих попасть на лечение выстраиваются очереди, ибо что может изменить Россию, в том числе и в плане алкоголизма?..

Поскольку государство Столбуна не любило, вся деятельность держалась на частных пожертвованиях. Часть гонораров Эдуарда шла прямо на эту работу: на превращение людей в трудоспособных и гордых своим человеческим достоинством.

Я тогда — и еще долгое время — не отказывался от даров стола. Наполнялись и поднимались бокалы, произносились тосты: ведь тост был тем, что отличало порядочного человека от пьяницы, — этому я научился в Армении; а хвалебные тосты звучали сейчас в Ленинградском кукольном театре не без оснований. Имя Эдуарда Николаевича упоминалось в тостах многократно. А на лицах присутствующих отражались подлинное восхищение и энтузиазм.

Когда пьеса началась, прокрались в зрительный зал. Поднялся занавес, и на сцену вышли люди в простых серых комбинезонах. Они заставляли двигаться кукол-марионеток, но так искусно, что я забывал про руки, которые управляли куклами с помощью тонких лесок. Куклы достигали порой роста человека, их откладывали в сторону, и артисты ходили, в свою очередь, как те же куклы. Но в эту замену верилось. В театре — когда он хороший — все возможно. Иллюзии становятся явью. Нужно только включить, вовлечь зрителя. А это всегда так просто — и в то же время так трудно.

Публике представление понравилось, Эдуарду понравилось, мне понравилось. И работникам театра тоже — довели-таки гала-представление до занавеса. Пирушка продолжалась до ночи, снова произносились тосты, поднимались новые бокалы, и утром я проснулся в своей гостинице — в «Астории».

Как я туда добрался, не помню. Многое забылось, может быть, к счастью. С легким завтраком что-то вернулось в память… Но и от этого я отделался. Главное, что сохранилось самоуважение, я не совершил ничего слишком глупого. А потом мы опять отправились к «новым, головокружительным приключениям», как тогда мы говорили. Перед нами, перед тогда еще потрепанной и не отремонтированной, но доступной по ценам «Асторией», шумел унылый утренний поток машин охваченного поздней осенью Ленинграда, и люди понуро шагали кто куда. Мы тоже расстались и разъехались опять в разные стороны. Я — в Хельсинки, ребята — в Москву. Ubi bene, ibi patria — где хорошо, там и родина. Эту мудрость можно было бы перевести на финский иначе: когда на душе хорошо, дом путешествует вместе с тобой.

3

Отечество — или родина — не всегда благоволит к своим писателям. Каждому профессионалу приходится это тем или иным образом испытать, но у Эдуарда таких испытаний накопилось слишком уж много. Хорошее, к счастью, все-таки тоже случалось. Ибо Эдуард смог снова и снова приезжать в Финляндию, хотя по-прежнему сталкивался с трудностями при получении от властей разрешения на выезд. Но помогало издательство, различные организации высылали приглашения. Временами дело с разрешением выгорало, и вот КГБ опять заранее зачитывало ему свои литании, хотя люди в погонах и в штатском должны были уже догадаться, что протокольные пропагандистские речи бесполезны. Но раз уж это относилось к обязательной практике… Только тот факт, что дружественная Финляндия отнеслась к этому советскому детскому писателю с такой доброжелательностью, затруднял вынесение категорических и пожизненных запретов на выезд.

Книга Эдуарда «Вниз по волшебной реке» была готова к началу осени 1980 года, и в честь этого было решено провести презентацию. Разрешение на выезд в конце концов опять пришлось выдать.

Ээту приехал не один. В книге были цветные иллюстрации Виктора Чижикова, и поэтому Виктора, или Чижа, тоже пригласили. Приятели прибыли поездом на вокзал, а мы с Мартти их там встречали. Мы поместили их в гостинице «Сеурахуонэ», которая удобно располагалась напротив вокзала. Удобным было еще и то, что именно в круглом баре при гостинице мы (прежде всего Антти Туури, и я, и Эрно Паасилинна, и Мартти Ларва) в те времена обыкновенно и сиживали по вечерам.

Презентация книги «Вниз по волшебной реке» прошла хорошо, все прошло хорошо. Ээту был в своей стихии; Чиж с плутовски-серьезным видом — рядом. Жизнь казалась приятной да и была такой.

Хозяином на торжествах в издательстве «Отава» был сам наш заведующий литературной частью Пааво Хаавикко с Марьей Кемппинен, но мы (я, Антти и Мартти) полностью взяли ребят на свое попечение. Антти иногда приходилось заниматься своей работой, но служащие издательства, то есть мы с Мартти, продолжали выступать в роли хозяев. Визит продлился много дней, и на случай, если ни у кого из нас не было времени — ведь и должностные обязанности тоже нужно было выполнять, — я на практике научил не знавших языка наших гостей пользоваться ключом от гостиничного номера. Они ходили только в бар или в ресторан, заказывали еду и напитки, а получив счет, показывали ключ и подтверждали оплату счета своим именем. Говорить не требовалось.

Эта система работала — и работала так хорошо, что в особенности Чиж ее никогда не забывал.

— Этот ключ, он мистический, у него магические свойства, — бормотал он тогда. (Ключ, кстати, означает в русском языке и «родник».) И бормочет до сих пор, потому что в точности те же слова я слышал из его уст пару лет назад.

Чиж запомнил все из своей поездки: русский запоминает и помнит с удовольствием.

А почему бы не помнить? Чиж до этой поездки был за границей только раз и тоже в Финляндии, дружественной стране. Те, кто ругает финляндизацию, не понимают всех аспектов политики того времени: именно из-за Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи наша страна была самой разрешенной зарубежной страной и отдушиной для каждого русского, который в принципе считался «выездным». Они приезжали в страну не для того, чтобы привезти радостную весть о социализме (за исключением самых официальных и простых), а чтобы хоть мгновение спокойно подышать более чистым и свободным воздухом. Все замечалось, глаза видели, ум запоминал, воспоминания увозились в качестве гостинцев домой и рассказывались большому семейному кругу, который распространял их дальше. Так реальное представление о жизни на Западе по всем фронтам обходило официальную пропаганду.

Чиж с удовольствием рассказывал о первой своей поездке, рассказывал о временах фестиваля молодежи. Он — хороший рассказчик, с точным и образным языком, а образы были живыми: картинки, созданные художником при помощи слов.