Книга Эхо первой любви - Мария Воронова

Швейная машинка, настоящий «Зингер» с ножным приводом, была единственным ценным предметом, переходившим в маминой семье из поколения в поколение. Красивый столик с узорными коваными ножками, зеленовато-желтый сфинкс, изображенный на блестящем черном корпусе машинки, и смешной механизм, приводимый в действие раскачиванием большой чугунной педали, будоражил воображение маленького Мити, но мама не умела шить, бабушка умерла, и учить его было некому. Машинка много лет стояла в сложенном состоянии, выполняя роль изящного столика, а после смерти отца мама, чтобы немного отвлечься от горя, решила заняться рукоделием.

Зиганшин улыбнулся, вспомнив, какие ужасные предметы выходили из-под ее рук. При всей своей элегантности, чувстве стиля и умении отличить качественную вещь Ксения Алексеевна была неспособна провести три сантиметра ровной строчки, а если в изделии предполагались карманы и вытачки, то они никогда не оказывались симметричны.

Приходила сестра Наташа, терпеливо объясняла, как заправлять нитку, как управлять педалью, но ничего не выходило, мама злилась, а Митя незаметно для себя овладел премудростью шитья, и хоть до выкроек дело у него не дошло, но прострочить ткань он умел ровно и аккуратно.

Встав и позавтракав, он расчехлил машинку и занялся делом. Шелк, из которого предстояло сделать портьеры, был дорогой, но главное, имел какой-то особенный оттенок и узор, который, по мнению мамы, один только и мог придать комнате стопроцентно элегантный вид, поэтому испортить его было никак нельзя. Зиганшин специально разогнал машинку до самой высокой скорости, чтоб все свое сознание сосредоточить на ровности строчки, чтобы не оставалось даже маленького незадействованного закоулочка мозга, который бы начал испускать яд пустых сетований и жалости к себе.

И все равно всплывали мысли о том, что скоро надо шить приданое малышу, разные там пеленки и рубашечки, но, скорее всего, это будет уже не его забота. Леше Кнышу осталось совсем немного, чтобы передать дело в суд. Загвоздка у него только с пистолетом, но при наличии мотива и свидетельских показаний отсутствие у подсудимого связи с орудием преступления – не сильный аргумент, особенно если подсудимый – начальник криминальной полиции, и раздобыть левый пистолет ему проще, чем сходить за хлебом.

Сквозь мерный стрекот машинки он услышал дверной звонок. «О, легок на помине», – усмехнулся Зиганшин, откладывая работу. Он решил, что пришел следователь допросить его или взять на очную ставку. О том, что это может быть Фрида, Мстислав запретил себе думать, чтобы не разочаровываться.

– Доброе утро, – сказала Фрида сухо.

– Доброе, – помогая снять куртку, Зиганшин притянул девушку к себе, но Фрида отстранилась.

Сняв ботинки, поискала глазами тапочки и, не найдя, в носках прошла по коридору и открыла дверь в комнату. Там на полу лежал кусок шелка, ступить было некуда, и девушка опустилась на пуфик возле галошницы.

Зиганшин быстро достал тапочки, схватил ткань, скомкал и бросил на машинку.

– Проходи, Фрида. Ты мириться или…

– Слушай, я так испереживалась последние дни, да к тому же еще с суток, так что у меня нет сил выяснять с тобой отношения.

– Ну тогда ложись отдыхать скорее, я сейчас тебе постелю. Или сначала покушаешь?

Фрида вздохнула.

– Сука ты, Зиганшин, – сказала она невыразительно, – олень долбаный.

– Согласен.

– Зачем ты дедушку выгораживал?

– Он тебе рассказал?

– Ты что, решил, будто я способна разлюбить родного деда? Кто тебе позволил думать обо мне такое? Что я его не поддержу и не утешу, когда узнаю, каким образом он меня спас? Или, может, ты думал, что мой дедушка – профессиональный киллер? Грохнул человека и ухом не повел? Есть такая профессия – людей валить, так, что ли?

– Да бог с тобой…

– Он нормальный человек, страдал и мучился от того, что убил другого человека, так, наверное, ему бы хоть немного полегчало, если бы он знал, что я не осуждаю его? А? Как думаешь? Кто тебе дал право его этого лишать?

– Тот же, кто тебя надоумил не говорить деду, что тебе благодарные пациенты сотрясение мозга устроили! – вспылил Зиганшин. – Тоже он, наверное, хотел за тобой ухаживать!

– Это другое, – сказала она неуверенно, – сотрясение мозга раз – и прошло, а это навсегда остается. Нет, нельзя было так.

– Фрида, но я о тебе волновался.

– Да что ты? – Фрида вяло зевнула, по-детски закрыв рот ладошкой. – Что-то не похоже в последнее время, что ты сильно обо мне волнуешься.

Зиганшин подхватил ее на руки и отнес на диван.

– Ладно, я тоже хороша, – пробормотала девушка с закрытыми глазами, – бросила тебя одного, предательница. Прости меня.

Зиганшин поцеловал ее, укрыл пледом и подоткнул его со всех сторон. Потом подумал, как неприятно спать в одежде, и стащил с невесты брюки.

– Тебе просто повезло, что дежурство выдалось безумное и я ни на секунду не сомкнула глаз, – Фрида взяла его руку и прижала к своей щеке, – иначе, конечно, мы бы сейчас иначе разговаривали.

– Я так и думал, – улыбнулся Зиганшин, садясь на пол рядом с ее изголовьем, – так и знал, что вместо милой и нежной девушки беру в жены домашнего Сталина.

– И что?

– Да ничего, Фрида. Я ж люблю тебя, какая ты уж есть и кем бы ни обернулась. Никто другой мне не нужен.

– Это я и хотела от тебя услышать, – сказала она строго и через минуту уже крепко спала.

Мстислав немного посидел на полу, глядя на спящую Фриду. Сердце его наполнилось мучительной нежностью и тревогой. Он понимал силу ее духа, но знал по собственному опыту, что если ты умеешь держать удар, то он от этого не причиняет тебе меньше боли. Думая о том, через что придется пройти Фриде, если она останется с ним, Зиганшин вдруг почувствовал такой же острый приступ страха, какие переживал через несколько лет после возвращения из армии.

Он вспомнил, как был счастлив, когда она впервые разрешила ему остаться, каким влюбленным и беззаботным животным переступил Фридин порог. Не то теперь.

Сейчас он любил ее еще сильнее, чем раньше, но вместо надежды на счастье пришел страх. Ему светят суд и срок, и Фрида пройдет это вместе с ним, не сломается, не согнется, но сколько боли ей придется пережить…

Он спохватился, что если долго будет сидеть возле Фриды, то она проснется, и тихонько встал, думая, чем заняться. Стук машинки разбудил бы Фриду, поэтому Зиганшин отложил шитье и устроился в кресле с книгой. Он взял с полки первое, что попалось, и недовольно поморщился, обнаружив, что это «Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина.

Со школы у него осталось впечатление, что это невероятно скучная сатира на нравы «господствующих классов», беспросветно желчное повествование ни о чем, но, пробежав глазами первые страницы, Зиганшин подумал, что, кажется, этот его стереотип в корне ошибочен.