Книга Сезанн. Жизнь - Алекс Данчев

Были и другие работы. Например, групповой портрет Фантен-Латура «Мастерская в Батиньоле», который мог бы называться «Посвящение Мане», – на него даже появилась карикатура «Иисус Христос среди учеников». На портрете – сам художник с мольбертом в окружении «трапезников из Сионской горницы», среди которых немецкий живописец Отто Шольдерер, Ренуар («художник, который заставит о себе заговорить», как предвидел Фантен-Латур, изображенный рядом с Мане, очевидно, по особой просьбе последнего), Закари Астрюк («эксцентричный поэт»), Золя («писатель-реалист и истовый защитник Мане в прессе»), Рафа Мэтр («музыкант-любитель, отличавшийся исключительной утонченностью ума»), Базиль («несомненный талант») и Моне. Золя стоит в картинной позе, словно на пьедестале. На него в этой группе явно смотрят снизу вверх. Изначально в композиции присутствовал и Дюранти, позже его исключили. Непонятно, почему нет Писсарро. Кандидатура Сезанна даже не рассматривалась{353}.

Портрет Золя кисти Мане появился в Салоне 1868 года, портрет Фантен-Латура – в Салоне 1870 года. Наш поборник справедливости, можно сказать, прошел отбор жюри. Золя добился признания, Сезанн – нет. «Пусть катятся к черту раз и навсегда», – писал он Мариону, получив отказ в 1868 году{354}. Сезанн, может, и был faible dans la vie[44], как выразился Валабрег, зато имел достаток, который другим в этом кругу и не снился. Он не был непосредственно связан с мастерской в Батиньоле, где завсегдатаи одевались не хуже адвокатов, и не попал на портрет Фантен-Латура. («Выписывать складки на одежде он, слава богу, и так умел!»{355}) Золя же, хоть и добился признания, еще не обрел финансовой стабильности. Напротив, его положение было исключительно непрочным. А стабильность для него была ох как важна. Увы, финансовое благополучие оставалось недостижимым, несмотря на завидные гонорары. Накануне открытия Салона 1868 года он обратился к Мане с просьбой ссудить ему 600 франков{356}. Эмиль Золя был самолюбив. Просительное письмо наверняка далось ему нелегко.

Теодор Дюре ждал три года. В 1873‑м повторил попытку. На этот раз он обратился к Писсарро. И решил подойти с другой стороны. «В живописи, – писал он, – мне нынче особенно интересны овцы о пяти ногах». Расчет оправдался. Писсарро ответил в том же духе: «Коль скоро вам нужна пятиногая овца, думаю, Сезанн вам понравится: у него встречаются исключительно странные этюды и пейзажи весьма своеобразны»{357}. Так и вышло. Дюре разжился небольшой отарой сезанновских «овечек»; он не включил художника в раннюю публикацию «Истории художников-импрессионистов» (1878), но в последующих изданиях посвятил ему целую главу. Сезанн у Дюре – анархист в искусстве и капиталист в жизни. Автору это было близко{358}.

Между двумя появлениями Дюре произошла маленькая революция. Уединение в 1870 году и признание в 1873‑м – за это время мир Сезанна перевернулся. К концу десятилетия он наконец в полной мере ощутил, что значит быть художником, и почувствовал вкус этого особого, неповторимого бытия. Он почти незаметно стал самым выдающимся художником своего поколения. Об этом еще не знал ни он сам, ни все остальные. Критики о нем уже слышали; широкая публика – нет. Весть о феномене Сезанна распространялась из уст в уста среди его друзей-живописцев. Писсарро первым заметил это явление и глубже других успел в него вникнуть. Гийме также предчувствовал открытие. В 1866 году, сообщая Ольеру последние новости, он писал: «Сезанн нынче в Эксе, где закончил хорошую работу. Так он сам говорит, хотя он к себе беспримерно взыскателен… Курбе становится классиком. У него есть несколько великолепных вещей, [но] в сравнении с Мане все это – дань традиции, да и Мане в сравнении с Сезанном будет восприниматься так же»{359}. Несколько лет Гийме был дружен с Сезанном. Золя немало узнал от него, когда писал роман «Творчество», а Воллар – книгу «Сезанн» (1914), по сути первую биографию под видом мемуаров знаменитого торговца картинами. Рассказать Гийме мог о многом, но художником был посредственным. Зато художники, и в первых рядах – Дега, Гоген, Моне, Писсарро и Ренуар, зорко следили за Сезанном. Он их восхищал или озадачивал – каждого по-своему. (Когда у мужа дела шли худо, мадам Моне спешила завесить полотна Сезанна.) Все пробовали его копировать – кто раньше, кто позже. И все его коллекционировали – разборчиво и намного опередив большинство своих собратьев{360}.

У Гогена было шесть полотен Сезанна, в том числе широко известный «Натюрморт с компотницей» (цв. ил. 71), который Гоген периодически приносил в соседний ресторанчик и принимался рассуждать об удивительных достоинствах художника. «Спелый виноград свешивается за края вазы для фруктов; на скатерти вперемешку – ярко-зеленые и лилово-красные яблоки. Все белое – синее, все синее – белое. Не художник, а дьявол этот Сезанн!»{361} В 1900 году Морис Дени, наблюдавший это выступление, изобразил картину в центре своего полотна «Посвящение Сезанну» (цв. ил. 70) – работу купил Андре Жид, впечатленный ее vertu[45]{362}.