Книга Шпион для Германии - Эрих Гимпель

— Вы сообщили мне хорошие новости.

— Нам следует затягивать следствие, насколько это только возможно, — добавил Регин. — И я хотел бы сказать еще вот что: мы будем применять любые трюки, чтобы создать трудности для вынесения обвинения. А пока попытаемся оттянуть начало заседания трибунала. Мы еще не закончили знакомство с делом, на что потребуется не менее недели. Теперь слушайте внимательно.

Майор встал из-за стола и стал ходить по комнате взад и вперед. У него был здоровый цвет лица. На левой стороне груди виднелись орденские планки. Говорил он горячо, но негромко, подчеркивая свои слова жестами руки.

— Председательствующий задаст вам вопрос, признаете ли вы себя виновным. Если вы ответите утвердительно, то можете считать себя уже мертвым. Не беспокойтесь о показаниях, данных в ФБР! На суде их принимать во внимание вообще не будут. Ведите себя как хотите, по мне, хоть ткните в свою задницу пальцем, но скажите громко и решительно: «Не виновен».

Оба майора пожали мне руку и ушли. Это были известные в армии лица и лучшие адвокаты, которых я мог бы вообще найти. Они защищали меня искусно, словно и не принадлежали к народу, против которого действовал я, выступая в роли шпиона.

— Вам не повезло, — сказал мне во время первой нашей встречи майор Хейни, — что вас удалось схватить. Но в то же время и посчастливилось, поскольку вы предстанете перед американским судом. Представьте себе обратную ситуацию, что было бы, например, попади вы в руки Главного управления имперской безопасности.

Благожелательное отношение ко мне охранников, рыцарское поведение тюремного начальства и душеспасительные беседы не могли отвлечь меня от мысли, что дни мои сочтены.

Любой трибунал в мире приговорил бы меня, без сомнения, к смертной казни. И отклонить приговор было практически невозможно. От судьбы мне никак не уйти…

Вообще-то я мог подать прошение о помиловании на имя президента США. Но это была бы только порча бумаги. Президента звали Рузвельт, и само это имя служило надежной гарантией того, что мне на шею накинут петлю.

* * *

Если у человека остается три, а то и четыре недели жизни, то он старается отодвинуть мысль о конце на потом. Но по вечерам сознание неотвратимо фиксирует, что путь до могилы сократился еще на один день. А ведь до вынесения смертного приговора смерть представляется еще чем-то далеким. И что интересно еще, человека в преддверии смерти уже не трогают фразы о героизме и «смерти за отечество». И в этом нет ничего удивительного: ведь лица, внедряющие подобные вещи в сознание масс, сами-то не умирают…

Страх, ужас и отвращение все чаще охватывали меня. Я начинал считать ячеи проволочной сетки, насчитав их как-то раз десять тысяч. Пытаясь отвлечься таким образом, я тем не менее ощущал, как по спине поднимался озноб, во рту становилось сухо и на лбу выступал пот. Время от времени я принимался бегать по камере, днем и ночью ломал себе голову, размышляя о возможности побега и своих шансах ускользнуть «законным путем» из рук палача.

В дни, когда нервы мои были напряжены до предела, меня снова посетили несколько высших американских офицеров. Некий полковник и два майора вызвали меня в комнату для допросов. Полковник был высокого роста, имел широкие плечи и выглядел как самодовольный спортивный тренер. Один же из сопровождавших его майоров был небольшого роста, тщедушный, с бледным заостренным лицом, но с чертами фанатика. У второго лицо не выражало никаких эмоций, зато у него были пышные пшеничные усы. Я посмотрел внимательно на посетителей, будучи рад хоть какой-то смене обстановки.

Полковник поприветствовал меня обычной фразой:

— Как поживаете?

Затем предложил сесть и достал сигареты. Поблагодарив, я взял одну из пододвинутой мне пачки «Кэмел».

— Мы сейчас прямо из Вашингтона, — проговорил он. — Ехать пришлось довольно долго, но, возможно, небесполезно для вас.

Я слушал внимательно.

— Вы знаете, что вам предстоит?

— Это мне объясняют ежедневно не менее десятка раз.

Встав, он обошел стол. В толстых его пальцах торчала длинная сигара, и он пускал вверх под потолок сизые облачка табачного дыма.

— Мы являемся представителями управления стратегических служб. Вы, видимо, знаете, что это такое?

— Естественно, — ответил я, — мне приходилось встречаться с некоторыми вашими агентами.

Управление стратегических служб являлось военной разведывательной организацией Соединенных Штатов. Абвер сталкивался с ней не раз, и не всегда с успехом.

— Мы уполномочены сделать вам некое предложение… Решение можно принять и не сразу. А теперь слушайте внимательно. — Он продолжал стоять. — Кто, по вашему мнению, победит в войне?

Я промолчал.

— Так вот, — продолжил он покровительственно, — давайте отбросим на время все опасения и надежды. У вас на плечах не кочан капусты. Разве вы сомневаетесь, что выиграем войну мы?

— Нет.

— Правильно. У Германии нет уже никаких шансов.

— Вполне возможно.

— Это поистине так.

В разговор вмешался тщедушный майор:

— Я поделюсь с вами кое-какой информацией. Вчера на Берлин был совершен массированный налет. Из города бежали одиннадцать гауляйтеров[1]. Если хотите, могу назвать их имена. Немецкий народ, в особенности та часть его, которая не виновна в военных преступлениях, желает только одного — мира. Каждый день, на который сократится продолжительность войны, уменьшит пролитие крови. Речь в первую очередь идет о немецкой крови.

— Очевидно.

— Хорошо, что вы это осознаете. Полагаю, мы поймем друг друга.

— Что вам, собственно, от меня нужно? — спросил я.

— Вас повесят, — напомнил полковник.

— Это мне известно благодаря исключительно дружеской информации.

Возникла пауза. Я переводил взгляд с одного офицера на другого. На лице полковника читалось безразличие. Тщедушный майор смотрел в окно. Другой внимательно рассматривал пальцы своих тщательно ухоженных рук. У них было время. Мое же окончилось… А может, еще и нет?

— Вы можете поработать на нас, — проговорил наконец полковник.

Я молчал.

— Вы можете, например, сесть за рацию и сообщить в Германию сведения, в передаче которых мы заинтересованы.

— Стало быть, вы хотите меня перевербовать?

Когда на невидимом шпионском фронте кто-нибудь начинает работать против своего руководства, становясь, таким образом, агентом-двойником, то это на языке профессионалов означает, что его перевербовали.

— Называйте это как хотите, — сказал полковник.

— Так это же предательство!..