Книга Групповая гонка. Записки генерала КГБ - Валерий Сысоев

Мне вообще повезло в жизни в плане общения с выдающимися людьми — никогда не устану это повторять. Однажды как-то мы проводили какое-то из динамовских мероприятий на своей футбольной базе в Новогорске, и один из моих заместителей привез к нам в баню Владимира Высоцкого. Вот тогда я впервые увидел живьем кумира всей страны — завернутого в банное полотенце. Я, как и многие другие, в те годы взахлеб слушал все его песни и часто думал, как же Бог одарил человека, дав ему умение столь точно выражать суть вещей. Взять знаменитую фразу Высоцкого в одной из его песен: «Корабль посадил я, как собственный зад». Ну вот скажите, как можно было точнее передать всю человеческую бережливость к собственной заднице?

Я часто возил с собой за рубеж кассеты с записями песен Высоцкого и однажды даже дал их послушать техническому секретарю Международной федерации велоспорта — француженке лет сорока. Почему-то было интересно увидеть реакцию именно француженки: интересно ж было, что такого в Высоцком нашла Марина Влади.

Женщина надела наушники, послушала, а потом мне и говорит:

— Я, конечно, не понимаю слов, но это гений! Такого внутреннего страдания и вложенной в песню души мне не приходилось встречать у эстрадных певцов никогда в жизни.

Несмотря на то, что в доме бабушки и дедушки, где я рос в детские годы, пели всегда, самому мне, к сожалению, Бог не дал музыкального слуха, наверное поэтому собственное отношение к музыке вырабатывалось сложно и долго. И началось, как ни странно, с того самого муэдзина в Баку, который по утрам будил меня пением с минарета.

Когда эти арабские мелодии проникают в тебя, сначала могут даже раздражать. Потом завораживают, заставляют думать, сопоставлять их с русской песенной и музыкальной историей, пробуждают внутреннее стремление узнать об этом больше. Хотя могу признаться честно: когда в первый раз пришел в московскую Консерваторию, на «Реквием» Моцарта, то похрапел там прилично. Сосед даже несколько раз толкал меня локтем в бок.

У нас в «Динамо» в одно время со мной работал удивительный, умнейший человек — Владимир Владимирович Кудряшов. Он заслуженный артист России, балерун, в свое время много лет выступал в труппе Большого театра и, как все балетные, рано вышел на пенсию. На «Динамо» он часто приходил еще в годы своих выступлений, был отчаянным футбольным болельщиком, и наш начальник билетно-рекламного отдела, который в свою очередь был большим театралом, был с ним хорошо знаком. Ну а когда Кудряшов закончил балетную карьеру и остался без работы и в общем-то — без денег, предложил ему:

— Володя, хватит тебе без дела болтаться. Приходи-ка ты ко мне — заместителем.

Тот согласился с радостью: любимый клуб, Лев Иванович Яшин собственной персоной мимо ходит — здоровается. Так и остался в «Динамо». Нам же, благодаря своим прежним связям, он постоянно доставал билеты в Большой театр. Вот так мы тогда получили неформальный допуск к постоянным выходам в театр — к тому миру, который обогащал очень сильно.

Потом в этом мире у меня начали появляться первые знакомства. Например, с Тамарой Синявской. Мы как-то вместе летели в Хельсинки, долго разговаривали в самолете о спорте в целом и о футболе — в частности. В «Динамо» часто бывал Геннадий Хазанов — с ним дружил Константин Бесков.

Когда после перестройки в стране в одночасье рухнула привычная жизнь, и начались сложные времена, люди стали очень заметно меняться, на глазах превращаясь в какую-то серую массу. В эмоциональном плане то был очень непростой для страны период — куда бы ты не пришел, вокруг люди с поникшими плечами, с погасшими глазами. Как раз тогда, когда я сам остался не у дел и работал в «Мерседесе», один из моих приятелей пригласил меня в Консерваторию на премьеру Родиона Щедрина. И я пошел — не потому, что был таким уж поклонником Щедрина или классической музыки, а скорее просто за компанию. Чтобы хоть на несколько часов вырваться из реальности, которая меня окружала.

Когда мы зашли в фойе и стали двигаться в направлении своих мест, я никак не мог понять, что вокруг не так, что вызывает необъяснимый внутренний диссонанс. И вдруг до меня дошло, что вокруг — совсем другой народ. Там не было какой-то чрезмерной роскоши, богатых нарядов, но лица были абсолютно другими. Я увидел людей, которым, образно говоря, совершенно наплевать, что у них вечером будет на ужин и есть ли этот ужин вообще.

Честно скажу — обалдел. С одной стороны я изо дня в день наблюдал, как в стране растет лощеный олигархический мир, возникают все новые и новые вариации капитализма. В этом мире тебя меряют, как халдея, если то, что на тебе надето, не соответствует принятым в этом новом обществе взглядам. И вдруг — такое…

Меня как-то вот внезапно пронзило желание немедленно пойти в зал, дождаться начала концерта, отдаться этому новому ощущению всем своим существом. И под этим впечатлением я не просто слушал тогда музыку, но оказался всецело захвачен ею. Пожалуй, впервые я понял, что имеют в виду те, кто говорит, что для того, чтобы перевернуть всю человеческую жизнь, достаточно семи нот.

В консерваторию вообще нужно ходить в определенном состоянии души — об этом мне говорил мой хороший друг, генеральный директор Мосметростроя Геннадий Яковлевич Штерн. Он не просто рассказывал о музыке, он был потрясающе богат в ее понимании, как и в понимании мира искусства в целом. Хотя, казалось бы, строитель-тоннельщик. Всю жизнь в сапогах, в грязи, в воде, в холоде. Он приходил с работы, надевал наушники или включал музыку в квартире, и мог слушать ее часами.

Вот так же в совершенно открытом для понимания музыки состоянии души в тот вечер оказался я сам.

* * *

Интересно, что в нашей стране, если посмотреть историю развития еще советского спорта, высшие руководящие позиции зачастую принадлежали представителям борцовского мира. Исторически борьба в нащей стране развивалась на окраинах, где у людей очень сильно заложено понятие «семьи». Сохранение этой семьи, поддержка друг друга считались на протяжении многих десятилетий одной из основных ценностей, и подспудно у людей складывалась внутренняя убежденность: раз мы сильны своей сплоченностью, значит и должны управлять миром. Многие совершенно выдающиеся спортивные руководители советских лет пришли как раз из борьбы: Анатолий Колесов, Василий Громыко, Виктор Игуменов, Николай Пархоменко, Аркадий Ленц…

В какой-то момент в борцовских кругах даже возникла и стала крепнуть убежденность, что назначать борцов на ключевые позиции управления — это своего рода негласное правило. Тем более что представители единоборств исторически поставляли стране очень большое количество медалей, в том чисте и на Олимпийских играх, что считалось наиболее значимым достижением.

Во многом этими тенденциями в свое время объяснялось стремление Отари Квантришвили подмять спорт под себя. Он не был олигархом и не стремился им быть. Гораздо сильнее жаждал власти, подчинения. Просто одновременно с этим он делал все, чтобы добиться определенных позиций и в криминальной среде. А поскольку вращался и там, и там, неосознанно стал переносить в спорт законы криминального мира.