Книга Птичий короб - Джош Малерман

Внизу что-то ударяется о стену. Похоже на тело. Псы заливаются.

«Пса швырнули об стену».

«ДОН СОДРАЛ ОДЕЯЛА С ОКОН!»

Кто из соседей закрыл глаза? Кому хватило хладнокровия? Мэлори хватило бы? Смогла бы она зажмуриться, если бы рядом теряли разум соседи?

«Господи, – думает Мэлори, – они там погибнут».

Ребенок убивает ее.

Гари все шепчет ей на ухо.

– Там, внизу, подтверждаются мои теории. Твои соседи думают, что сойдут с ума. Ничего подобного. Я месяцами жил на улице. Я неделями смотрел на тварей.

– Не может быть! – заявляет Мэлори не то Гари, не то шуму внизу, не то неумолимой боли.

– Когда я впервые увидел тварь, то решил, что теряю рассудок. – Гари нервно усмехается. – Но я не сошел с ума, а мало-помалу разобрался в том, что происходит. С моими друзьями. С моей семьей. Со всеми.

– Не хочу это больше слышать! – кричит Мэлори. Кажется, ее тело вот-вот расколется пополам. Тут какая-то нестыковка: ребенок, покидающий ее чрево, слишком крупный, он раздирает ее.

«Мальчик», – думает она.

– Знаешь…

– Хватит!

– Знаешь…

– Нет! Нет! Нет!

Воет Олимпия, воет ветер, на первом этаже воют собаки. Мэлори кажется, на фоне страшной какофонии она слышит Джулса. Он бежит по коридору в ванную. Он что-то раздирает.

– Может, я неуязвим, Мэлори. Может, просто осведомлен.

«Представляешь, сколько пользы ты мог нам принести? – хочет крикнуть Мэлори. – Представляешь, как мы могли себя обезопасить твоими стараниями?»

Но Гари безумен.

Вероятно, он всегда таким был.

Дон содрал одеяла с окон.

Гари прятался за него в столовой.

Гари шептал ему из-за тонкого занавеса в погребе.

Гари искушал его.

В дверь чердака кто-то барабанит и орет:

– ВПУСТИТЕ МЕНЯ!

«Это Феликс, – думает Мэлори. – Или Дон».

– БОЖЕ, ДА ВПУСТИТЕ ЖЕ МЕНЯ!

Это не Феликс и не Дон.

Это Том.

– Гари, открой ему дверь! – кричит Мэлори.

– Ты точно этого хочешь? По-моему, не самая здравая мысль.

– Впусти его! Прошу тебя!

«Это Том, господи, это Том, это Том, господи, это Том».

Мэлори тужится. Господи, как сильно она тужится!

– Дыши! – велит Гари. – Дыши, дело почти сделано.

– Пожалуйста! – рыдает Мэлори. – Пожалуйста!

– ВПУСТИТЕ МЕНЯ! ВПУСТИТЕ МЕНЯ! ВПУСТИТЕ МЕНЯ!

Теперь кричит и Олимпия:

– Открой дверь! Это Том.

В дверь колотит безумие с первого этажа.

Том.

Том безумен. Том видел тварь.

Том безумен.

«Ты слышишь? Слышишь его голос? Такие звуки он издает. Точнее, такие звуки он издает, когда молчит его разум, его прекрасный разум».

Гари поднимается и идет к двери. Дождь стучит по крыше. Стук в дверь обрывается.

Мэлори смотрит на Олимпию. У той волосы сливаются с тенями. Глаза горят.

– Мы… почти… справились, – лепечет Олимпия.

В зареве свечи Мэлори видит: ребенок Олимпии наполовину выбрался из чрева. Мэлори инстинктивно тянется к нему, хотя он на другом конце чердака.

– Олимпия, не забудь закрыть малышу глазки. Не забудь…

Дверь чердака распахивается. Замок сломан. Мэлори кричит, но слышит лишь собственное сердце – его стук заглушает остальные звуки нового мира.

Воцаряется тишина. Гари отступает к окну.

За спиной у Мэлори звучат тяжелые шаги.

Ребенок покидает тело Мэлори.

Ступени стонут.

– Кто это? – кричит Мэлори. – Кто это? Внизу все целы? Том, ты? Кто к нам поднялся?

Того, кто к ним поднялся, Мэлори не видит, но чувствует его присутствие.

Она лежит спиной к лестнице и наблюдает за выражением лица Олимпии: страх в глазах той сменяется благоговением.

«Олимпия, не смотри! – беззвучно просит Мэлори. – Мы с тобой такие смелые. Мы такие умницы. Потянись к своему ребенку. Когда он совсем выйдет, закрой ему глазки. И сама зажмурься. Не смотри, Олимпия! Не смотри!»

Слишком поздно. Подруге уже не помочь.

Олимпия подается вперед. Глаза вылезают из орбит, рот открывается – на лице три идеальных круга. Олимпия кривится, потом сияет от счастья.

– Ты красивый, – с улыбкой говорит Олимпия. Улыбка у нее кривая, дрожащая. – Ни капли не страшный. Хочешь взглянуть на моего ребенка?

«Ребенок, ребенок, – думает Мэлори. – Ребенок в чреве Олимпии, а она сошла с ума. Господи, Олимпия сошла с ума. Господи, тварь за мной, тварь за моим ребенком».

Мэлори закрывает глаза.

Закрывает, но успевает заметить Гари, стоящего на границе пространства, освещенного свечами. Только где уверенность, которой он так бахвалился? Гари сейчас похож на испуганного ребенка.

– Олимпия, закрой малышу глазки, – говорит Мэлори. – Потянись к нему, постарайся ради своего ребенка.

Лицо подруги Мэлори не видит, но изменения в голосе очевидны.

– Что? Ты будешь мне указывать, как растить моего ребенка? Ну и сучка ты! Ну и… – Голос Олимпии превращается в рык.

Бред сумасшедшего.

Безумные, опасные речи Гари.

Олимпия лает.

Показывается головка малыша Мэлори.

Мэлори тужится. Невесть откуда взявшаяся сила помогает ползти вперед. Мэлори тянется к малышу Олимпии. Она его защитит.

Тут среди боли и безумия раздается первый крик малыша Олимпии.

«Закрой ему глаза».

Ребенок полностью выходит из чрева Мэлори, и она тут же закрывает ему глаза. Головка такая мягкая! Мэлори надеется, что дотянулась до него вовремя.

– Иди сюда, – говорит она и подносит ребенка к груди. – Иди сюда и закрой глазки.

В другом конце чердака нервно смеется Гари.

– Потрясающе! – говорит он.

Мэлори нащупывает нож и перерезает себе пуповину.

Потом отрезает два лоскута от окровавленного полотенца, на котором лежит. Ощупывает промежность ребенка. Это мальчик. Рассказать об этом некому. Рядом ни сестры, ни отца, ни матери. Ни акушерки. Ни Тома. Мэлори крепко прижимает сына к груди и завязывает ему глаза полотенечным лоскутом.

«Важно ли для ребенка увидеть лицо матери сразу после рождения?»