Книга Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - Валерий Шумилов

По толпе прошла волна трепета. Кто-то вскрикнул. Сам Тюилье, стоявший неподалеку, подался вперед и вытаращил глаза. Он видел (или ему показалось?) кисть руки, охваченную пламенем. Огненные языки лизали обнаженную кожу, но, похоже, не причиняли Сен-Жюсту никакого вреда.

– …Я клянусь на этом жертвеннике умереть за отечество и Национальное собрание, если им и завоеваниям революции будет угрожать гибель, и скорее сгореть в огне, как этот написанный врагами народа листок, чем забыть о своей клятве! – Сен-Жюст выхватил руку из пламени и поднял ее, совершенно невредимую, над головой.

Пораженная толпа удивленно ахнула, а потом разразилась рукоплесканиями.

…Когда Сен-Жюст подошел к нему, Тюилье, который до сих пор не мог понять, видел ли он на самом деле это чудо, быстро схватил Антуана за руку, пожал ее и удивленно спросил:

– Муций Сцевола, как тебе это удалось?

– Я поклялся умереть, Тюилье.

– Если погибнут завоевания революции, – Тюилье все еще не мог понять, видел ли он на самом деле это чудо с огнем или им всем показалось. – Ну, тогда мы с тобой бессмертны [69]!

Сен-Жюст впервые сделал попытку улыбнуться:

– Теперь Бог – это Революция! И если мы ошибаемся…

Антуан покинул площадь одним из последних. Уже подходя к своему дому, он лицом к лицу столкнулся с отцом Ламбером. При виде его священник отшатнулся, прижался к стене и посмотрел на молодого человека с таким ужасом, что Сен-Жюст понял, что святой отец увидел в нем самого Ангела-истребителя во плоти.

Сен-Жюст прошел мимо, не оборачиваясь.

* * *

ПРИНЦИПЫ

Так он поклялся умереть…

«Огненная клятва» молодого революционера произвела большое впечатление не только в Блеранкуре, но и во всем кантоне. Слухи о чуде, о молодом революционере, положившем свою руку на горящие угли и оставшемся невредимым, с ужасом и восхищением повторяли в окрестных селах. Старики неодобрительно покачивали головами, но молодые были в восторге.

Почти единогласно Сен-Жюст был избран почетным командиром батальона Национальной гвардии кантона на Праздник Федерации, который должен был состояться в Париже в середине июля.

Между тем в столице тоже оценили патриотическую манифестацию в Блеранкуре, описание которой, посланное блеранкурским муниципалитетом, было зачитано в Учредительном собрании уже через три дня 18 мая. Восхищенные депутаты большинством голосов приняли решение отпечатать и распространить адрес блеранкурской коммуны

с сообщением об этой акции по департаментам.

Декрет о гражданском устройстве духовенства был принят в августе 1790 года.

Антуану Сен-Жюсту казалось, что он двигает революцию.

С этого момента для него все было кончено…

Сен-Жюст окончательно переменился.

Он ненавидел паразитизм монахов.

Он совершенно искренне презирал аристократов, к которым еще недавно с такой гордостью относил сам себя. Но теперь – и шевалье де Ришбур, и герб с серебряным снопом на лазурном поле – были окончательно отброшены и забыты.

Теперь для него не существовало и женщин. Связь с госпожой Торен была порвана: он не избегал ее, он просто проходил мимо, не оборачиваясь.

Он не обращал внимания на мать, гордившуюся его успехами, и почти не общался с сестрами.

Ему казалось, что он создал себя заново…

В эти самые дни, оставаясь наедине с чистым листом бумаги, Сен-Жюст сформулировал сам для себя некие «принципы поведения революционера». В отличие от героических примеров Плутарха, принципы эти были дидактичны и моралистичны и, как оказалось, совершенно нежизнеспособны в применении к живым людям (за исключением самого автора), но Сен-Жюст думал, что открыл великую истину. Через четыре года он озвучил ее с трибуны Конвента:

«Революционер непреклонен; но он рассудителен, воздержан, прост без ложной скромности; он непримиримый враг всякого обмана, всякой снисходительности, всякого притворства. Поскольку он стремится увидеть торжество революции, он никогда ее не порицает, но осуждает ее врагов; он никогда не позволит себе оскорбить революцию, но разъясняет ее принципы; дорожа чистотой революции, он говорит о ней сдержанно из уважения к ней; он стремится быть равным не с властями, воплощающими закон, а с людьми, и в особенности с людьми обездоленными.

Революционер исполнен чести; его учтивость не слащава, она исходит от чистого сердца, ибо его совесть спокойна; он полагает, что грубость свидетельствует о лживости, об угрызениях совести и что под запальчивостью скрывается притворство… Революционер неумолим к злодеям, но он чувствителен; он столь ревностно заботится

о славе отечества и о свободе, что никогда не поступает опрометчиво; он устремляется в бой с врагами, он преследует виновных и защищает невинных перед судом; он говорит правду без поучения и не для того, чтобы оскорбить. Он знает, что для упрочения революции нужно быть столь же добрыми, сколь некогда были злыми; его честность не ухищрения ума, но свойство сердца, само собой разумеющееся… Он внушает страх только предателям, наглость, без сомнения, ему чужда.

Революционер – это герой здравого смысла и честности. Если вы будете такими, вы поистине преодолеете все пороки и спасете отечество. Не ждите иной награды, кроме бессмертия. Я знаю, что те, кто стремился к добру, часто погибали… Что из того? Все они творили добро; даже если их страна не воспользовалась этим, оно не осталось сокрытым от Божества».

А потом была еще одна клятва. Клятва, которую Сен-Жюст произнес 14 июля 1790 года на Марсовом поле во время первого общенационального Праздника Федерации…

* * *

ПРАЗДНИК ПИК

– Клянусь всегда быть верным нации, закону и королю! Клянусь всеми силами поддерживать конституцию, выработанную Национальным собранием и одобренную королем! Клянусь сохранять нерасторжимые узы братства между всеми французами! – застывший неподвижно на огромном поле перед отрядом национальных гвардейцев своего департамента, с непокрытой головой, положив левую руку на саблю, а правой прижав шляпу к груди, Сен-Жюст повторял вместе со всей трехсоттысячной толпой слова этой национальной клятвы, произносимой командующим Лафайетом.

Сегодня герой войны североамериканских колоний за независимость чувствовал себя героем нации – он принимал парад всего французского народа. А после парада, стоя на огромном (в 25 футов) постаменте посреди Марсова поля и касаясь обнаженным клинком строгого в своей простоте Алтаря Отечества, по бокам которого кроме античных барельефов были начертаны надписи «народ, законы, отечество, конституция», Лафайет принимал уже и клятву всей нации на верность этим священным понятиям.