Книга Чёрная сова - Сергей Алексеев

Приглушённый свет ночника не позволял увидеть её глаз, но, судя по движению век и ресниц, взгляд у Ланды был женский, оценивающий. Так смотрят опытные лошадники, когда выбирают коня в табуне, откровенно сканируя его с головы до ног. В кунге было жарко, поэтому она сидела в ажурной кожаной безрукавке, надетой поверх белой рубахи с отложным воротником, выставив перед собой своё главное украшение — длинные ноги в высоких, облегающих икры сапогах всадницы. Вместе с тонким ароматом ландыша от неё исходил дух чистоты, как от отстиранного и вымороженного белья. Весь наряд её был вызывающим, агрессивным, смахивал и на цыганский, и на гусарский одновременно. Короткополая приталенная волчья доха мехом внутрь висела на спинке кресла и тоже была покрыта аппликациями каких-то животных. Высокий воротник-стойку украшала объёмная извивающаяся змея, искусно вырезанная из коричневой кожи и поблёскивающая под мерцанием угольков печи. Хвост и хищный зуб, торчащий из открытой пасти, были застёжками.

— Я привела коней, — сообщила она. — Можешь забрать их.

Голос был надтреснутый, нежный, слетал с губ как бы невзначай и не соответствовал гордому профилю птицы.

— Спасибо, — не сразу отозвался Терехов. — Но ты же приехала не для того, чтобы вернуть лошадей.

— Верно, — она повернулась вместе с креслом и посмотрела прямо.

Блёклый свет за её спиной по-прежнему не позволил рассмотреть выражение глаз, показалось, что лицо застыло в маске пытливого ожидания.

— Как тебя называть? — спросил он. — Я слышал несколько имён: Ланда, Маргаритка, сова Алеф...

— Какое нравится, — обронила она. — Отзовусь на любое...

— А настоящее есть?

— Алефтина.

— И что же ты хочешь, Алефтина?

Мысленно он приготовился ко всему, в том числе и к шизофреническому бреду о параллельных мирах, но ответ прозвучал неожиданно просто:

— Показать свои картины.

— И всё? — непроизвольно вырвалось у Терехова.

— Да, пока всё.

Чтобы загладить этот неуместный возглас и скрыть разочарование, Терехов снял бушлат, протиснулся к мерцающей печке и заговорил отрывисто:

— Кстати, видел твои картины. В папке нашёл. Я не большой специалист в живописи. Но там какие-то странные животные, существа...

— Это наброски! — ревниво перебила она.

— А почему ландыши не белые — разноцветные?

— Я так вижу, — был вполне ожидаемый ответ художника.

— Ну да, понимаю... Свобода творчества!

Чувствовалось, что Ланда была не намерена обсуждать

сейчас свои творческие взгляды, и в голосе послышался осторожный напор:

— Ты готов посмотреть мои полотна?

Он пожал плечами.

— Давно не бывал на выставках...

Отказывать было неуместно, да и невозможно, особенно после того, как она снизошла и явилась сама, вероятно, наказав своего слугу Мундусова. Однако и лететь к ней во всю прыть на ночь глядя, дабы взглянуть на её картины, тоже было нельзя. Терехов и в самом деле мало что понимал в живописи, тем паче в такой, наброски и акварели которой видел. Было время, когда курсантов развивали духовно, возили по галереям и выставкам, но на том всё художественное развитие и закончилось.

Но Ланда откладывать открытие своего вернисажа не собиралась.

— В таком случае поедешь со мной, — заявила она и встала. — Ты сказал своё слово.

Он давно не пел, но слух по-прежнему оставался музыкальным и воспринимал малейшие интонации. Голос её не соответствовал внешнему виду воинственной всадницы и ночной хищной птицы, но в его нежности Терехов услышал или угадал скрытую зовущую и зловещую силу. В любой момент она могла добавить в свою интонацию самые разные краски и оттенки — от чарующей мелодики до гневного, властного звона, однако всё это будет пропитано тайным ядовитым соком, как майский ландыш. Таким голосом можно усмирять бунты и поднимать восстания, поскольку в обоих случаях требуется лекарственный яд. На сцене она была способна взорвать пространство зала или наполнить его благостным умилением.

Терехов сделал вид, что ничего этого не услышал.

— Давай подождём до утра, — предложил он. — Я расседлаю коней. Посидим, поговорим. Я не знаю, кто ты. У тебя много имён и лиц...

— Знаешь! — отрезала Ланда.

— О тебе тут такая слава! Например, хотел спросить, зачем ты разбила зеркало?

— Чтобы в него не смотрелась другая женщина, — отчеканила она.

— Я подумал, чтоб мы тут не наделали глупостей...

Её всё-таки интересовало, что он подумал, в голосе послышался личностный ревнивый мотивчик, как в суждении о картинах, однако она погасила его и отвергла все намёки:

— Это зеркало должно помнить лишь моё отражение! И не обольщайся — твои связи с женщинами меня не интересуют. Мне всё равно.

Терехов хотел задать резонный вопрос: мол, а что же ты хочешь ещё, кроме как показать выставку, однако не успел.

— До рассвета нам нужно быть в моих чертогах, — заявила Ланда. — Я поеду первой, ты за мной.

Всецело повиноваться ей или раболепствовать, как Мундусов, он не собирался, впрочем, как и превращаться в Лунохода.

— Так приглашают на казнь, а не на выставку! — усмехнулся Терехов.

— Это не приглашение, — Ланда обрядилась в доху и стала застёгивать ворот, — это моя воля. А чего хочет женщина, того хотят боги.

Змея обвилась вокруг её шеи и хищно впилась в свой хвост.

— Если ты дух дна земли, то я непременно тебя навещу, — не без иронии пообещал Терехов. — Только в другой раз и лет эдак через пятьдесят.

Она невозмутимо встряхнула буйными рыжими космами, рассыпав их по плечам, и натянула левую перчатку.

— Не надо слушать наивных алтайцев.

Затем протянула правую руку.

— Потрогай, она живая и тёплая. Дух смерти ледяной, я это знаю.

— Верю.

Терехов к руке не притронулся.

— Кто же ты, Алефтина? Чёрная сова Алеф?

— Сам увидишь, кто.

Она осмотрелась, и голос её вновь стал надтреснутым:

— Только не в этих стенах. Здесь для меня ловушка, долго находиться нельзя. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Терехов открыл дверцу печи и помешал угли, чтобы занять руки, а уже через них не отрываться от реальности и снять ощущение, будто говорит сам с собой.

— Зачем я тебе понадобился? — грубовато спросил он. — Не в картинах же дело?

Ланда почему-то развернулась от печного зева к двери, словно тотчас хотела выйти.

— Всё узнаешь в моих чертогах.

— Чертоги? Это в каком мире?