Книга Волчья кровь - Татьяна Корсакова

Сколько раз за ночь Вацлав задавал себе этот вопрос? Уже и не припомнишь. И свечку Богородице ставил, и зарок давал, что прекратит лютовать, только бы с Зосенькой да с младенчиком все хорошо было, только бы закончились страдания жены.

Скрипнула тяжелая дверь, скользнула по стене сгорбленная тень, захрипела голосом старушечьим, едва слышным:

– Радуйся, господарь! Сын у тебя! Наследник!

Сын! А ведь он знал, что Зосенька сына ему родит! Верил, что первенец непременно мальчиком окажется. Радость-то какая!

Повитуха на лету ловит золотой, засовывает за щеку, кланяется до земли.

– Может, господарь изволит на дитя посмотреть?

Изволит! Только о том и мечталось все эти долгие часы. Только о том и думалось.

Завернутый в пеленки младенчик похож на старика, морщит нос-пуговку, кривит беззубый рот, силится заплакать. Ничего, сынок, все у тебя теперь будет хорошо, только вырастай скорее, радуй отца.

Зосенька бледная, цветом лица от простыней не отличимая. Намаялась, родимая. Но улыбается, гордится, что удалось супругу дорогому угодить. Угодила, ненаглядная, ах как угодила! Он ей за такое счастье уже и подарок приготовил – гарнитур изумрудный, из самого Парижа выписанный.

– Пришла она за мной, любимый. – Улыбка гаснет, точно и не было ее, и в губах ни единой кровиночки. – За собой звала…

И словно в подтверждение Зосенькиных слов – волчий вой, и чудится Вацлаву в этом вое знакомый голос, и вспоминаются слова последние, самые непритворные…

…Зосенька, жена любимая, умерла через неделю. И откуда только силы взялись? Как смогла подняться на сторожевую башню? Как решилась птицей вниз сорваться на черные скалы, загубить душу свою бессмертную?

А в башне потом дворня следы кровавые нашла, волчьи: и на лестнице, и на самом верху, у бойниц. Выходит, сманила Зосеньку призрачная волчица, сдержала свое последнее слово…

* * *

Вадима разбудил истеричный женский визг. И не разбудил даже, а точно с мясом вырвал из полусна-полубреда, в который он провалился бог весть сколько часов назад. В больной голове что-то гулко ухало, булькало, резонировало с доносящимися откуда-то снизу воплями. Открыть бы глаза, да нет сил. Вместе со светом непременно придут воспоминания, а вспоминать ничего не хочется. Лучше лежать вот так, раскинув в стороны руки, чувствовать кожей неласковые, но бодрящие прикосновения ветра. Ветра?…

Глаза все-таки пришлось открыть и даже осторожно потрясти головой, прогоняя из нее уханье и бульканье. Сначала показалось, что ночь еще продолжается: в окружающем Вадима сизом мареве не было видно ни зги. Живым и настоящим оставался лишь женский голос, уже не вибрирующий на самой высокой ноте, а тихий, причитающий. Ну вот, стоило только связать свою жизнь с ехидной, как жизнь эта тут же встала с ног на голову, пропиталась стылым туманом, проросла душераздирающими воплями.

Вадим сел, огляделся. Ишь куда, оказывается, занесла его нелегкая – в угловую башню, ту самую, со смотровой площадки которой он едва не сверзился всего пару ночей назад. На сей раз, видать, сил хватило не на многое, бесславное восхождение закончилось на перекрытии между первым и вторым этажами. Странно, какой черт его вообще сюда занес, когда в замке полно укромных мест?! Хорошо еще, что до самого верха он и не добрался, а то неизвестно, чем бы все закончилось. Хватит сидеть, любоваться замызганным дощатым полом и щербатыми стенами, пора спускаться с небес на землю, узнать, кто там так верещит.

Кровавые следы Вадим заметил не сразу, сначала почувствовал неладное, проведя ладонью по липким перилам винтовой лестницы. И уже потом, еще не успев испуганно отдернуть руку, увидел отпечатки волчьих лап. Повсюду: на смотровой площадке, на ступенях, на собственной, некогда девственно белой рубашке. Прогулялся…

Внизу, во дворе, царил настоящий тарарам. Оказалось, что нарушает рассветное спокойствие не какая-то абстрактная женщина, а Аглая Ветрова, растрепанная, без макияжа и эпатажных своих побрякушек. Стоит посреди двора, прижимает к груди что-то бесформенное, лохматое. Псину свою, что ли? Вот ведь баба с прибабахом!

Вадим бочком, стараясь оставаться вне зоны видимости, уже почти просочился к центральному входу, когда его кто-то схватил сзади за плечо. Не проведи он самую ужасную в своей жизни ночь в постели с нелюбимой, не очнись от пьяного угара в луже непонятно чьей крови, он бы, наверное, отреагировал быстрее, врезал бы нападающему по роже. А так сплоховал: только начал разворачиваться, только занес руку для удара, как услышал знакомое интеллигентное шипение Вениамина:

– Где ты был?

– Спал, – буркнул Вадим. И ведь нельзя сказать, что соврал: большую часть ночи он провел в каком-то сонно-бредовом состоянии, ни хрена не запомнил, но чувствовал себя точно побитая собака.

– Я тебя повсюду ищу. Пойдем скорее, шеф хочет тебя видеть. – Вениамин говорил и продолжал тянуть его за рукав.

– А с этой ненормальной что? – Вадим кивнул в сторону голосящей Аглаи. К тому моменту какие-то люди уже окружили журналистку плотным кольцом, утешая, уговаривая, пытаясь увести со двора.

– Собачка ее погибла. – По голосу чувствовалось, что Вениамину не до этого. – Убежала ночью из комнаты и вот только что нашлась. С перегрызенным горлом… – добавил он и многозначительно посмотрел на окровавленную Вадимову рубашку. Хорошо хоть вопросов задавать не стал.

– Собачку жалко, – произнес Вадим, безо всякой, впрочем, жалости.

– Собачка – это ерунда. – Секретарь, распахнув дверь, с неожиданной для его тщедушной комплекции силой втолкнул Вадима в полумрак дома. – Тут такое творится…

Что творится в Рудом замке, Вадим узнал, лишь когда очутился в дедовом кабинете. Выглядел старший Закревский ужасно, будто это он, а не Вадим пережил самую хреновую ночь в своей жизни. Серое лицо, кажущееся еще более старым из-за сизой щетины, ввалившиеся глаза, заметно дрожащие руки на подлокотниках антикварного кресла – не уверенный в себе мужчина, а беспомощный старик. Таким Вадим видел деда впервые. За спиной у него застывшим манекеном стоял Гера. Тут же, в кабинете, на невысоком диванчике сидел Литош.

– Где ты был? – Дед встретил Вадима тем же вопросом, что и Вениамин. – Что с твоей одеждой? – Он даже попытался привстать, чтобы получше разглядеть кровавые следы на Вадимовой рубашке.

– Спал в сторожевой башне. – Вадим уселся на диванчик рядом с Литошем. – А что происходит?

– Почему в башне? Почему не в собственной спальне? – Дед проигнорировал его вопрос. – Где твоя жена?

Его жена? В последний раз, когда он ее видел, она выла раненой волчицей, печалясь по поводу загубленной девичьей чести. Сказать по правде, он сильно сомневался, что честь и Ярослава – сопоставимые понятия, но по-другому объяснить случившееся прошлой ночью не мог. Как не мог найти причину других странностей. Муторное чувство неотвратимости, саднящая рана в том месте, где должна быть душа, окровавленная одежда… Откуда все это?