Книга Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фигурку на краю обрыва Амфитрион заметил не сразу. Леохар? Точно, он. Подойти? Колеблясь, мальчик шагнул ближе. Внук Анаксагора зыркнул через плечо, поразмыслил – и кивнул. Садись, мол. Амфитрион опустился рядом, свесив ноги по примеру Леохара. Ощущение было жутковатым. Сейчас кто-нибудь подкрадется, толкнет в спину – лети, братец, до самого Тартара…
Подошел Тритон. Заглянул в темную бездну – и, отступив на пару шагов, устроился позади. Так они и сидели втроем, напротив закатного пожара. «Надо что-то сказать, – думал Амфитрион. – Нельзя же так!» Только что скажешь человеку, который сегодня узнал: его мамы больше нет?
Первым нарушил молчание Тритон.
– Красиво. На море иначе…
Леохар угрюмо кивнул. И вдруг крикнул Амфитриону:
– Как она умерла? Ты видел? Ее убили?!
– Я не видел, – мальчику казалось, что он оправдывается. – Ее Биант принес, мертвую. Ее никто не убивал! Их вылечить хотели. Всех! Но всех не получилось…
– Моего папашку убили, – сказал Тритон. – Точно, убили. Я знаю, да.
Амфитрион ощутил себя чужим. Здоровый среди калек. У Леохара мама погибла, у Тритона – отец. А у него все живы: и мама с папой, и сестра, и дедушка с бабушкой. Дяди живы, тети живы…
«Может, я все-таки не проклятый?»
Впервые эта мысль не принесла удовлетворения.
– Мы с ней тут сидеть любили, – Леохар взял горсть земли, просеял между пальцами. – По вечерам. С мамой я на самом краю не сидел. Она все боялась, что я упаду.
Он бросил остаток земли вниз, как на свежую могилу.
– Когда я маленький был, мне мама сказки рассказывала. Потом, когда вырос – истории разные. Про наш город, про вражду Пройта с Акрисием; про Персея, твоего деда…
Угасал огонь за горами. Лишь алая полоска окаймляла зубчатые контуры вершин, делая их неправдоподобно четкими на фоне неба.
– Жаль, твой дед с Косматым помирился.
«Кто тебе сказал?! Ничего он не помирился!» – Амфитрион с трудом не позволил воплю вырваться наружу. И спросил:
– Почему жаль?
– Если б не помирился, я б к нему пошел. С Косматым воевать. Это он ее с ума свел, он! Жаль, твой дед его не прибил! Ничего, я его сам убью! Раз не бог, значит, можно убить. Можно!
Леохар вскочил на ноги, чудом не свалившись с обрыва.
– Все говорят, что ты бог! – закричал он в ночь. – А я не верю! Слышишь, Косматый?! Какой ты бог? Тебе только женщин с ума сводить! Ты трус! Я, Леохар, сын Гобрия…
Он умолк, не закончив фразу.
– Сын Гобрия, – повторил Леохар, как ругательство. – Я отцу: идем в горы, маму искать! Мы б ее вернули! Она бы сейчас жива была! А он, тряпка…
Безнадежный взмах рукой.
– Я, Леохар из Аргоса, клянусь…
Что-то сорвало Амфитриона с места. Он схватил Леохара за руку; хотел еще рот зажать, но промахнулся. Даже в сумерках Амфитрион увидел, как гневно сверкнули глаза Леохара – и, не давая внуку ванакта опомниться, горячо зашептал:
– Не клянись! Слышишь? Не клянись!
Слова рождались сами. Правильные, взрослые слова.
– Хочешь отомстить? Мсти! Хочешь убить? Убей! Но не клянись, понял?
И столько силы было в жарком шепоте, что Леохар не стал спорить.
– Ты прав. Найду и убью. Зачем клятвы?
«Если дедушка не убьет его раньше,» – подумал Амфитрион.
– Лучший! – шепнул Леохар.
– Да? – усомнился Амфитрион. – Какой-то он…
– Точно тебе говорю! Гончары на него молятся!
Лучший вазописец Аргоса, на которого молятся гончары, оказался горбатым карликом. Забившись в угол мастерской, более похожей на склад посуды, он напоминал мышь в чужой кладовке. В толстых лапках вазописец держал объемистую чашу, поднеся ее близко-близко к глазам. Казалось, он вынюхивает контур будущего рисунка, как собака – след.
– Еще и слепой, – вздохнул Амфитрион.
– Зато слышу хорошо, – басом откликнулся карлик. – Кыш отсюда!
Впору было предположить, что в карлике, как в гулком пифосе, сидит малютка-Зевсик – и рокочет громом. Ноги сами понесли Амфитриона к выходу. К счастью, Леохар успел схватить приятеля за плечо.
– Радуйтесь, дядюшка Сфинкс! Это я, Леохар, внук Анаксагора…
– А с тобой кто? Он хочет украсть мои секреты?
– Не нужны мне ваши секреты! – обиделся Амфитрион.
Карлик зашелся смехом:
– Хо-хо-хо! Мои секреты! Не нужны! Хо-хо!
И сменил гнев на милость:
– Ладно, «кыш» отменяется. У тебя есть имя, пустозвон?
– Амфитрион, – мальчик решил не злить дядюшку Сфинкса. – Внук Персея.
Карлик глянул на гостей поверх чаши. Глазки у него были очень, очень цепкие. Мальчиков измерили с ног до головы, сплюснули – и разместили силуэтами на ночном горшке. Лучшего, судя по гримасам вазописца, они не заслуживали.
– Внуки, значит? Безотцовщина?
Амфитрион стал оранжево-красным. Такой цвет после обжига приобретает глина, подкрашенная охрой. Я предал отца, понял он. Желая урвать краешек дедовой славы, я забыл, чей я сын. Ну да, внук Персея Горгофона – это же лучше, чем сын хромого Алкея… Леохар своего отца презирает. Он сам мне об этом сказал – вчера, над обрывом. Выходит, я тоже презираю своего?!
– Пошли во дворец, – тихо сказал он. – Зря мы…
– Нет уж! – возмутился карлик. – От меня так просто не уходят! Вам говорили, что я ем детей на обед?
– Н-нет, – попятился Амфитрион.
– А что я – сын Аполлона? Любовник всех девяти муз?
– Аполлона?!
– Ну да! Я же красив, как мой божественный родитель!
– Ага… красивый, да…
– Скажи, что я прекрасен!
Карлик взмахнул чашей, явно намереваясь расколотить ее вдребезги.
– Не скажу, – твердо ответил Амфитрион.
– Что, на земле есть кто-то прелестней меня?
– Есть. Много кто.
– Кто именно? Имя, малыш, имя?!
– Да кто угодно!
– Правда горька, – вздохнул карлик. В глубине его хитрых глазок плясали смешинки. – И заслуживает поощрения. Я не стану обедать тобой, честное дитя. Иди ко мне, не бойся…
Путь к дядюшке Сфинксу занял кучу времени. Вазы, блюда и кратеры, сосуды с лаком, кисти и резцы – все это просто само лезло под ноги. «Разбей меня!» – вопил каждый кубок. «Я мечтаю треснуть!» – голосили амфоры. Кувшины тянули шеи, тонкие, как у цапель. «Сверни, а?» – молили они. Амфитрион чувствовал себя Бриареем-Сторуким, сдуру угодившим в хрупкую западню. К счастью, все однажды заканчивается. Встав за спиной карлика, он перевел дух. Сейчас мальчик жалел, что подбил Леохара на поход к вазописцу. Идея, которая сверкала, радуя душу, высохла и потускнела, как морская галька на солнце.
