Книга Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин

Таким образом, к началу 1955 года задачи, поставленные летом 1953 года, были в основном решены. Вместе с тем логика развития отношений между родственными коммунистическими режимами заставляла не только Москву, но в известной мере и Белград не останавливаться на достигнутом. Для маршала Тито, отнюдь не жаждавшего оказаться в роли кремлевского вассала, готовность к сотрудничеству с СССР могла в то же время послужить инструментом давления на Запад в целях достижения более выгодных условий получения кредитов, а потому, хотя и не без постоянной оглядки на западные державы, он все же склонялся к активизации переговорного процесса с Москвой. В Кремле, в свою очередь, считали, что дружба с Югославией, обеспечив закрепление в Адриатике, не только значительно укрепит стратегические позиции СССР на Балканах, но гарантирует прорыв в Средиземноморье. Учитывалось и то, что режим Тито, успешно выдержав натиск СССР, завоевал большой авторитет на международной арене (не в последнюю очередь в странах «третьего мира»). В силу этого опасения «потери лица» в результате далеко идущих уступок недавнему заклятому врагу отступали на задний план перед соблазном попытаться использовать союз с Югославией не только при решении оборонно-стратегических задач, но и в интересах упрочения руководящих позиций СССР как в мировом коммунистическом, так и в «национально-освободительном» и «антиимпериалистическом» (в соответствии с официальными идеологемами Москвы) движении.

Впрочем, в постсталинском «коллективном руководстве» КПСС к 1955 году обнаружились довольно серьезные разногласия в вопросе о пределах сближения с Югославией. В первую очередь они были связаны с особой позицией В. М. Молотова. Принципиально отрицая ее принадлежность к числу стран, строящих социализм, он последовательно противился сотрудничеству по партийной линии и планам вовлечения Югославии в советский блок. К этому следует добавить, что наметившееся сближение с режимом Тито отнюдь не перечеркнуло возможности использовать югославский вопрос во внутриполитической, чаще всего подковерной, борьбе, обострившейся в кремлевских коридорах в первые годы после смерти Сталина. При этом югославская карта разыгрывалась сугубо прагматически, в зависимости от определенных конъюнктурных интересов. Так, при устранении летом 1953 года Л. Берии ему вменялась в вину именно попытка установления, минуя ЦК, сепаратных связей с «врагами СССР» Тито и Ранковичем. Но двумя годами позже, на июльском пленуме ЦК КПСС 1955 года, Молотов был подвергнут жесткой проработке, напротив, за противодействие ведомого им аппарата МИДа сближению с Югославией.

Вопреки явному сопротивлению министра иностранных дел, к весне 1955 года руководством СССР был взят курс на осуществление решительного прорыва в отношениях с Югославией. Эта задача казалась тем более насущной, что усиление скрытых про-югославских симпатий среди коммунистов во всем мире было фактом, не ускользавшим от внимания Москвы. Медленно, но неуклонно развивавшийся процесс набрал полную силу к концу мая, когда приехавший в Белград во главе советской делегации Н. С. Хрущев признал «ошибки» советской стороны, допущенные еще при жизни Сталина в отношениях с Югославией. При том, что в соответствии с «духом времени» главная ответственность за разрыв 1948 года была возложена на Л. Берию[256], белградская встреча советских и югославских лидеров 27 мая – 2 июня 1955 года продемонстрировала всему миру стремление руководства КПСС пойти на гораздо более решительное, чем предполагалось в 1953 году, сближение с режимом Тито, по сути дела речь шла о линии Москвы на восстановление положения, существовавшего до 1948 году. Хотя поначалу рассматривавшаяся в качестве программы-максимум идея присоединения Югославии к только что образованной Организации Варшавского Договора была вскоре отложена как несвоевременная, после майско-июньской встречи активизируются всесторонние (экономические, торговые, культурные) связи с Югославией. По итогам поездки в Белград в советском руководстве возобладала точка зрения о социалистическом характере общественных отношений в Югославии, при том, что формировавшаяся с начала 1950-х годов в условиях изоляции от советского лагеря концепция «самоуправленческого» социализма вызывала в Москве критику из-за имевшихся отступлений от «образцовой» советской модели. В докладе Н. С. Хрущева на июльском пленуме ЦК КПСС 1955 года было принципиально заявлено: «по экономической структуре и по классовой природе государственной власти Югославию нельзя отнести к государству буржуазного типа»[257].

Оживление советско-югославского диалога стало решающей предпосылкой нормализации отношений Югославии с европейскими странами «народной демократии», союзниками СССР. Процесс этот был непростым и в каждом конкретном случае имел свою специфику. Как отмечалось в документах МИД СССР, особенно трудно в силу разных причин происходило налаживание взаимопонимания Югославии с Болгарией, Албанией и едва ли не в первую очередь с Венгрией. В частности, в справке V Европейского отдела МИД СССР «О состоянии венгеро-югославских отношений» (8 февраля 1956 года) отмечалось, что «урегулирование отношений между Венгрией и Югославией происходит гораздо медленнее и с большими трудностями, чем урегулирование отношений между Югославией и другими странами народной демократии»[258].

В конце 1940-х годов, управляя из Москвы шумной антиюгославской оргией, Сталин и его окружение отвели именно режиму Ракоши в Венгрии роль первой скрипки в оркестре. Инициированное венгерским лидером при участии советников из СССР «дело Райка» способствовало, как известно, переходу конфликта на новый виток, когда Югославия была объявлена в Москве страной, находящейся во власти уже не просто ревизионистов, а «шпионов и убийц». После этого не кажется удивительным, что Тито и его окружение, пойдя на сближение с Советским Союзом, вместе с тем продолжали подчеркнуто дистанцироваться от венгерского руководства. Правда, некоторые дружеские жесты, не ускользнувшие от внимания советской дипломатии, были сделаны в начале 1955 года в адрес премьер-министра Имре Надя, в котором лидеры нейтральной ФНРЮ не без оснований увидели политика, готового поставить во главу угла национальные приоритеты и в силу этого своего потенциального союзника в противодействии советскому диктату. Эти жесты, однако, остались безответными: находившийся под сильным прессингом контрреформаторского крыла в собственной партии, поддержанного Москвой, и озабоченный внутренними, прежде всего экономическими, проблемами И. Надь был в тех условиях совершенно неспособен на проведение хоть сколько-нибудь самостоятельной внешней политики. После отстранения в апреле 1955 года И. Надя со своего поста позиции Ракоши вновь усилились, что никак не могло способствовать нормализации венгеро-югославских отношений[259].