Книга 1000 сногсшибательных фактов из истории вещей - Лев Шильников

Около сорока тысяч лет назад Homo sapiens, человек современного типа, уже почти наверняка говорил, и, надо полагать, говорил неплохо. Более того, многие лингвисты убеждены, что язык появился еще раньше, около ста тысяч лет назад. Что же касается других представителей рода Homo – неандертальцев, эректусов, габилисов и иже с ними, – то вопрос, в какой мере они владели членораздельной речью, остается открытым. Язык буквально взорвал историю человечества, ибо речь давала уникальную, ни с чем не сравнимую возможность надежно фиксировать бесценный опыт в длинном ряду поколений, и критерием успеха доисторического коллектива отныне стали не унаследованные с генами полезные признаки, а внегенетически передаваемая информация. История немедленно понеслась вскачь.

Если языку не меньше 40–50 тысяч лет, то письмо гораздо моложе – ему от силы пять-шесть тысяч лет. Правда, этот тезис справедлив только в том случае, если говорить о письме как о системе условных знаков для передачи языковых элементов. Такое письмо – ровесник первых городов, возникших на Ближнем Востоке и в долине Нила, и можно с уверенностью сказать, что становление городской цивилизации немыслимо без развитой письменности. Археологические находки однозначно свидетельствуют, что важнейшей функцией письма тогда была регистрация хозяйственных и торговых операций. Но это только одна сторона вопроса. При ближайшем рассмотрении оказывается, что задолго до того, как в междуречье Тигра и Евфрата выросли первые города, люди уже умели кодировать информацию и отправлять вполне осмысленные сообщения. Иными словами, письмо ближневосточных земледельцев выросло не на пустом месте, а имело под собой богатую традицию наглядных картинок. Другое дело, что трактовка этих рисуночных посланий была сопряжена с немалыми трудностями и почти никогда не могла быть однозначной. Поэтому многие специалисты отказываются считать людей каменного века изобретателями письма. По их мнению, геометрические символы, украшающие предметы обихода или оружие доисторического охотника, не несли коммуникативной функции, а были всего лишь схематизацией рисунков как таковых. Скажем, известный американский ученый И. Е. Гельб даже придумал специальный термин – «предписьменность», под которым следует понимать такой способ подачи информации, где имеется только картинка, а членение на слова, морфемы, слоги или звуки отсутствует. Это не письмо как таковое, а его набросок, завязь, неуклюжий эскиз, из которого только со временем разовьется настоящее письмо. На этом зыбком основании он объявляет «системами ограниченных возможностей» даже иероглифику ацтеков и майя: «Ни одно из племен американских аборигенов не обладало письмом в подлинном смысле слова». Позицию И. Е. Гельба разделяет и отечественный лингвист И. М. Дьяконов: «Настоящее письмо возникает только там, где… каждое слово в речи и все грамматические отношения между словами находят свое воспроизведение в начертательных знаках и, таким образом, воспроизводится не только общий смысл сообщения, но и его дословное содержание».

Что тут скажешь? Позиция небезупречная и весьма сомнительная, так как письмо непрерывно эволюционировало. Пиктограммы охотников и собирателей передавали лишь общее содержание речи, идеографическое письмо шумеров и китайцев отражало не только лексику и синтаксис, но и звучание слова в некоторых случаях, а слоговое и алфавитное письмо уже эксплуатировало фонетику по полной программе. Однако, подобно тому как «мысль изреченная есть ложь», никакое письмо не в силах передать все оттенки живой устной речи, ибо жест, интонация и мимика – неизменные спутники любой беседы – на бумагу не ложатся. При этом Гельб прекрасно понимает, что в основе письма непременно лежит рисунок, точно так же, как членораздельная речь родилась из подражания звуку: «…все великие системы Древнего Востока, такие как шумерская, египетская, хеттская, китайская и др., первоначально представляли собой чисто рисуночное письмо», – но упорно спроваживает иероглифику майя в пыльный архив.

Между тем рисунок явился на свет божий почти одновременно с речью и довольно быстро стал играть коммуникативную роль. Наш предок рисовал много и охотно. Мы не знаем, какие цели он при этом преследовал – эстетические, культовые, магические или какие-то иные. Возможно, наскальная живопись выступала в роли своеобразного наглядного пособия, хотя это представляется маловероятным. Ведь чтобы закрепить полезный навык, объект непременно следует потрогать руками, и потому отнюдь не случайно студентов-медиков до сих пор предпочитают «натаскивать» у трупа в анатомичке, хотя есть рисунки, таблицы, анатомические атласы и тому подобное. А вот полноценное общение – это совсем другой коленкор. Язык первобытного человека был еще нерасчлененным конгломератом самых разнообразных значащих элементов, поскольку речь в чистом виде в те далекие времена не обеспечивала коммуникативной достаточности. Австралийские аборигены и южноамериканские индейцы до сего дня широко используют пантомиму и жест, а если находят эти приемы не вполне убедительными, то старательно чертят изображение того, о чем хотят рассказать, на песке или на земле. Таким образом, представляется весьма вероятным, что первоначальным источником палеолитической живописи был наспех сделанный ситуативный рисунок, призванный уточнить высказывание или усилить его эффект. И только спустя много веков, по мере совершенствования членораздельной речи, пантомима и графическое изображение приобрели самодовлеющую ценность и стали нагружаться дополнительными смыслами – обрядовыми, эстетическими, культовыми и прочими. Во всяком случае, специалисты не исключают подобной коэволюции.

Подавляющее большинство ученых – от психолингвистов до зоопсихологов – сегодня практически единодушны в том, что первоначальный этап становления языка был путем от озвученной пантомимы к членораздельной речи. По мере усложнения социальных связей внутри первобытного коллектива и увеличения разнообразия ситуаций (трудовых, охотничьих, боевых), в которых оказывался наш далекий предок, падал удельный вес пантомимы и возрастала доля вербальных систем коммуникации. Одновременно с языком рождалось и синкретическое первобытное искусство, бывшее поначалу нерасчленимым конгломератом графического изображения, игрового действия и звукового сопровождения. Известный специалист в области фоносемантики С. В. Воронин пишет: «…язык имеет изобразительное происхождение, и языковой знак на начальном этапе филогенеза отприродно (примарно) мотивирован, изобразителен».

Уже в первых рисунках кроманьонского[95] человека мы находим взыскательный вкус, уверенную линию, безупречную пропорциональность и даже очевидную гиперболизацию, недвусмысленно свидетельствующую о солидной культурной традиции. Краска поначалу используется крайне скупо – в основном для обрисовки контура. Преобладает гравировка по кости или мягким известковым стенам карстовых пещер. Вот тяжело ступающий грозный мамонт из Фон-де-Гом, вот трогательная маленькая лань из Альтамиры, а вот бесчисленные резные изображения на бивне мамонта, рогах и костях животных. Рисуют умело, точно, легко, иногда намеренно отсекая лишнее, чтобы подчеркнуть динамику несущихся вскачь фигур. Искушенный художник прекрасно знал, что обилие подробностей только «утяжелит» изображение. При этом нужные детали всегда на месте – свою четвероногую натуру древние мастера знали наизусть. По рисункам лошадей и оленей можно изучать зоологию верхнего палеолита, а изображение мамонта из пещеры Фон-де-Гом помогло ученым реконструировать особенности строения хобота вымершего исполина (когда в слоях вечной мерзлоты стали находить сохранившиеся туши мамонтов, оказалось, что доисторический художник был точен даже в мелочах). На заре Ориньяка[96] появляется круглая скульптура – мастерски выполненные статуэтки обнаженных женщин с пышными формами, которые получили название палеолитических Венер. Материалом для их изготовления был не только податливый известняк, но и кость, бивень и даже обожженная глина, а фигурка женщины из убежища Масс д’Азиль и вовсе сделана из зуба лошади.