Книга Белая свитка - Петр Краснов

Утро осветило изъезженный, истоптанный людьми и лошадьми двор. Начавшиеся в ротах поверки людей установили еще, что сто двадцать красноармейцев были уведены или бежали.

Выжва и Выржиковский притихли, ожидая ареста, следствия и суда, а может быть, и просто казни без всякого следствия и суда. Однако их не арестовали. Слишком необычайные события прокатились в эту ночь по всей советской Белоруссии и застали власть врасплох.

Этим утром в самой столице Белорусской республики, Минске, проснувшиеся и вышедшие на улицу жители сейчас же вернулись назад и спрятались по домам. Долго шептались они по своим закуткам, потом вышли снова и потянулись туда, откуда было видно здание вокзала.

В сером холодном небе тихо реял на высоком флагштоке, над вокзальной башней, громадный бело-сине-красный Российский флаг. Ветер то разворачивал его весь, и он ясно и четко рисовался на серых тучах, то он медленно сворачивался, припадал к мачте, точно смущался, улыбаясь, и снова раскрывался весь, величественно колебля свое широкое полотнище. Он был как живой. Он был – воскресшая Родина, знамение победы над врагом.

Из дома в дом катились слухи. Проникали через запертые двери, продирались сквозь толстые каменные стены.

«Сгинула сатанинская власть. В России снова – Россия. Русский флаг над вокзалом».

Не верили… Боялись верить. Тайно обнимали близких, лили тихие слезы, молились перед святыми иконами. «Только бы сбылось».

Коммунисты притаились и не выходили из домов. Чины ГПУ попрятались и дрожали по своим кровавым застенкам. Начинали жечь позорные архивы.

«Кто повесил?.. По чьему приказу?.. А ну, как там, в столицах, уже появилась новая власть… Вдруг это она приказала. Вдруг она успела приказать».

Только после полудня решились снять этот флаг. Снявши, еще долго ходили с оглядкой, как воры, боящиеся возмездия. Ждали, что скажут оттуда. Из Ленинграда… Из Москвы. Оттуда ничего сомнительного не было. Наконец, пришли в себя.

Вечером красноармейцы и большое количество рабочих и чинов ГПУ, самых верных коммунистов, было собрано в Минском театре. Местный Исполком заседал на сцене. Был организован грандиозный митинг. Все были свои, верные, преданные советской власти люди. Опытный лектор-еврей разрывался на сцене, рассказывая о «противонародных зверствах царизма».

– Вас, товарищи, ваших отцов, ваших братьев, царские опричники-жандармы гноили по тюрьмам, вас засекали насмерть казацкими нагайками. Крестьяне без земли шли к помещику в кабалу, и помещик делал с ними, что хотел. Земли было так мало, что некуда было куренка выгнать. Вас били, издевались над вами!.. – надрываясь, выкрикивал он у самой рампы в притихшем, жадно слушавшем его зале.

Толпа в театре была захвачена, наэлектризована, готова к восприятию каждой подсказанной ей мысли. Вдруг внезапно во всем театре погасло электричество. Визгливый голос оборвался на полуслове. В темноте тускло мерцали свечи в закоптелых фонарях запасных выходов.

Смутный страх охватил толпу. Всем казалось, что сейчас что-то должно случиться. В этот миг в тишину замолкнувшего зала ворвался громкий, смелый голос. Кто-то отчетливо, выговаривая каждое слово, кричал с галерки:

– Цари крестьян освободили и землю им дали! А ваша жидовская власть народ в рабство привела и лучшие земли отдаст жидам!..

Сверху посыпался, разлетаясь по всему театру, бумажный дождь. Это были тетрадки журнала «Русская Правда» и Братские летучки: «Красноармейская памятка» и «Крестьянская памятка». Были и листки с «Русскими частушками». Люди внизу в партере и по ложам давились и толкались, стараясь схватить эти листки. С верхних ярусов бросились вниз. В коридорах шла давка. Побежавшие наверх арестовывать виновника чекисты были оттерты. Им в темноте жестоко мяли бока.

– Извиняюсь, товарищ…

– Вы чего, гражданин?.. Нельзя ли полегче?

– Я за народную власть…

– И я за народную власть… На, получи!

Тяжелые кулаки били по скулам, по ребрам. Нельзя было определить, кто, кого и почему бьет. Внизу мальчишки свистали и громко на весь театр пели:

Разгадай-ка, например, Что такое Триэсср. Пролетарская семья. Три Сруля, да русский я.

– Кто поет? – рычал растерянный чекист.

– Комсомол… – отвечали из толпы визгливые голоса.

– Комсомол! – вопили из угла лож басом.

– Ком-со-мол! – в голос отвечало пять-шесть человек, заводя новую частушку.

Наш солдатик просто хват! Что ж не весел ты, солдат? Надоело тебе, знать, Все жидам во фронт стоять?

– Ха-ха. Надоело! Надоело! – гудело в разных концах.

Наконец, со сцены, из-за занавеса, выскочили пожарные с горящими факелами. Тревожным, мерцающим светом озарился зрительный зал. Искали виновных. Но виновных найти было невозможно. При трепещущем свете горящих огней были видны обычные, испуганные, покорные лица обывателей, красноармейцев, чекистов и молодежи…

Митинг был сорван. Толпа расходилась из театра. Молчаливая, но взволнованная, настороженная, чего-то ждущая. Точно гарнизону крепости, окруженной врагами, вымирающему с голода, томимому жаждой, готовому сдаться, голубь принес весточку: помощь идет.

Тревожно гудело в эти дни советское радио. Полосою по всей России прошли вспышки кровавой народной мести. Пограничная стража доносила со всех границ о том, что сотни таинственных молодых людей перешли в эту ночь границы советской республики. Их нигде не удалось остановить. Они прошли и исчезли без следа.

В Баку пылали подожженные кем-то нефтяные фонтаны. Под Москвой пустили под откос поезд с хлебом, направлявшийся для заграничного экспорта в Ригу. Вдоль Николаевской (теперь Октябрьской) дороги пылали один за другим подожженные неведомой рукой казенные пакгаузы. В разных концах России горели здания ГПУ. У Верхнеудинска сожгли советские склады. В глухой Донской станице целиком вырезали карательный отряд ГПУ. Повсюду от руки неведомых мстителей падали местные «комиссарчики» и ненавистные народу шпионы, селькоры и рабкоры.

Шли слухи об обновлении церквей и икон. Из уст в уста передавали о явлении святых угодников, о Божией мести, о страшной, таинственной девушке-призраке, бродящей с бомбой в руках в самом Кремле.

Наступил день Св. Великомученика и Победоносца Георгия. Более ста лет в этот день русские воины привыкли праздновать свой воинский праздник. В этот день словно что-то шевельнулось в груди у тех, кто прикрыл свои белые, золотые и серебряные кресты алыми бантами и звездами, и им стало страшно.

В хмурую, морозную, ноябрьскую ночь точно носился по льдистым просторам русской земли Светлый Всадник с копьем на сером коне. Искал поразить в самую пасть огнедышащего дракона, полонившего Святую Русь.

Было страшно в Кремле. Было страшно в казармах Красной армии, в частях ГПУ. Но страшнее всего было в Погранотделах, на постах пограничной охраны. Там матерые атеисты, безбожники, красноармейцы, матерщинники, ничего не боящиеся, стоя на посту, крестились закостенелой рукой и шептали испуганно: