Книга Весна для репортера - Максим Замшев

Я прошел в кухню и сел за стол. Лара огромным ножом не очень умело резала хлеб. Батон сильно крошился на доску. На подставке стояла кастрюля с супом.

– По-моему, рассольник очень вкусный. – Она взяла мою тарелку, поставила ближе к кастрюле и начала половником наполнять ее. – Ну как? Ознакомился с этим бредом?

– Да. Довольно мерзко. Ты было права. Вот уж людям заняться нечем…

– Ну почему нечем? Они выслуживаются. Это их ремесло. Ждут, что их погладят по головке.

– Да брось ты. Перед кем может выслуживаться анонимный пользователь?

– Для Лубянки они не анонимы. Будь уверен.

– Сдается мне, ты преувеличиваешь роль органов в нашей жизни.

Лариса уселась напротив меня и заботливо за мной наблюдала. Она, видимо, не собиралась разделить со мной трапезу. По всей вероятности, у нее новый раунд борьбы за фигуру. Начало каждого такого этапа ознаменовывалось тем, что она почти переставала есть.

– Слава богу, теперь ты прежний. Я так испугалась сегодня, когда ты напился. Никогда таким тебя не видела. Как подменили. Как чувствуешь себя?

– Немного странновато. Но в целом уже лучше. Душ помог в себя прийти.

– Не пей больше, ладно?

– Постараюсь. – Суп приятно согревал меня изнутри. – А есть чего-нибудь попить? Жажда замучила.

– Точно. – Лариса бросилась к холодильнику. – Мама же сварила отличный морс. Я чуть было про него не забыла. Будешь? – Она вытащила объемистый кувшин.

– С удовольствием.

Она налила мне полную кружку.

Пока я утолял жажду, кожей ощущал ее обеспокоенный взгляд.

– Скажи мне, если не секрет, что ты собираешься дальше делать?

– В каком смысле? – Я несколько растерялся от ее грустной серьезности.

– В смысле, как ты будешь дальше жить? С телевидения тебя, скорей всего, попросят. Тебе надо как-то определяться со своим будущим. Ведь твое будущее это и мое будущее. Разве не так?

– А… Ты об этом? Боишься, что я превращусь в нищего диссидента?

– Я не боюсь, просто интересуюсь твоими планами. – Ее недавнее восхищение мной куда-то улетучилось. Зрачки обрели внимательную и спокойную холодность. Не всегда женщины намерены строить жизнь с тем, кем восхищаются. Лучше потише, да понадежней.

– Обращусь в комитет по защите правдолюбцев. Такой есть, наверное. Ты не в курсе?

– Честно говоря, я не слыхала о таком.

– А я слыхал, – передразнил я ее, – глядишь, с голоду умереть не дадут. Или к Хороводскому подамся. Он какой-то фонд, говорят, открыл.

– Не ерничай. Я серьезно. А как теперь будешь с отцом общаться? Рано или поздно придется объясниться с ним. Едва ли он одобрит твой поступок. Что ты собираешься ему сказать? Не злись, я же о тебе забочусь.

Она задавала те самые вопросы, на которые я давно обязан был ответить сам себе. Если бы знал как…

– Как-нибудь образуется. Глядишь, из дома не выгонят. Ну а в случае чего ты приютишь. Я и так, считай, почти у тебя живу. И вещей моих у тебя много.

– Хорошо, что ты спокоен. Надеюсь, ты все решишь. Второе будешь?

– А что есть?

– Котлета с картошкой.

– О! Это то, чего я хочу больше всего. Из еды, разумеется.

– Слушай, я читала, что Нина Демина уволена с канала и сейчас в Киеве. Ты ее там не встречал, часом? – Лицо ее выжидательно насторожилось.

– Нет, конечно. Киев же не деревня. Не маленький город. Надо нам как-нибудь съездить туда, когда все успокоится. – Я допил морс и налил себе еще.

– Не скоро это будет. Не скоро.

В голове мелко пульсировало: а как я с ней буду потом все распутывать? Чем мотивирую мою сегодняшнюю ложь? А что, если не распутывать, а разрубить разом? Тогда не будет слез, сожалений, истерик… Что лучше? И так, и этак больно. Неизвестно, что больнее. Неизвестно.

После еды мы выпили кофе, но он меня абсолютно не взбодрил. Я так отяжелел от усталости, что с трудом добрел до постели. Лариса накрыла меня одеялом и сообщила:

– Поспи. А я пройдусь по магазинам. Не возражаешь?

– Нет конечно.

Сны снились белыми, легкими и незапоминающимися.

* * *

Проснулся я, когда темнота за окном сгустилась. Темно-синее небо, как плотное покрывало, не пропускало свет.

Я лежал в абсолютной тишине, отчетливо понимая, что прятаться больше невозможно. Надо хотя бы включить мобильник. Я потянулся, прошлепал к вешалке, извлек темный прямоугольник из кармана. Он показался мне почему-то тяжелее, чем обычно. Включив его, я уставился на загоревшийся экран. Подождал. Ничего нет. Да что же это такое? Наверное, сейчас последуют сигналы один за другим. Но не тут-то было. Как же так? Предателя никто не хочет слышать? И видеть? Я снова забрался под одеяло и закрыл глаза.

Уже почти девять вечера. Спал я достаточно долго, а Ларисы до сих пор нет. Куда же она подевалась? Хотя женский шопинг – занятие безразмерное, но могла бы и поторопиться.

Хотелось почему-то вести себя так, чтобы никто меня не увидел и не услышал. Откуда эти страхи? Ведь в квартире никого нет. У меня начинается паранойя?

Не зажигая свет, я пробрался к компьютеру.

Пора ознакомиться с тем, кем я стал за это время в мировом информационном пространстве. Я забил свое имя и фамилию в поисковик. Юрий Громов! Вас приветствует Юрий Громов…

Да уж! Касающиеся меня новости, как я и предполагал утром, к вечеру сложились в огромный снежный ком, который теперь не скоро растает. Конечно же, везде муссировалось, кто мой отец. Кое-где я натыкался на сожаления корреспондентов по поводу того, что Василий Громов отказывается от комментариев. Украинские новостные агентства писали об аресте Головченко с восторгом, называя меня «разочаровавшийся в Путине журналист». Если так пойдет дальше, может произойти что-то непоправимое. Пора вмешиваться. В блогосфере мое деяние обсуждалось также весьма активно. Тут мнения разделились: кто-то проклинал меня, кто-то защищал.

А вот отца поливали грязью и те и другие.

В горле пересохло.

Я отправился в кухню, по дороге чуть не упал, споткнувшись о свои же тапочки. Слава богу, в холодильнике нашлась почти полная бутылка минералки. Я жадно припал к горлышку и выпил почти до конца.

Надо позвонить Ларисе. Где там она?

Мне необходимо попасть домой. Нельзя больше тянуть. Пора говорить с отцом и ставить все точки над i. Только вместе мы сможем найти выход. Стало стыдно, что я весь день скрывался от него и разыгрывал нелепый спектакль перед Ларисой. Непростительное мальчишество! И пить было незачем. До сих пор голова тяжелая и дурная. Необъяснимо то, почему отец до сих пор сам не нашел меня. Поверил в этот бред? Вряд ли. Предпринимает какие-то шаги, чтобы разрулить все это? Не исключено. А вдруг его так потрясла эта ахинея, что с ним что-то стряслось? Инфаркт или что-нибудь похуже… Я бросился к оставленному в комнате мобильному и набрал номер папы. Абонент был вне зоны доступа. Сразу перезвонил маме. Долгие гудки. Сердце заныло. Что с ними? Что?