Книга Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

Тем же летом, пока Перкинс был в отпуске в Виндзоре, Браунелл скончался. Макс написал по этому поводу мистеру Скрайбнеру:

«Я почувствовал себя просто ужасно, когда прочитал о его смерти. Он был самым лучшим человеком из всех, кого я знал». Из-за разницы в возрасте в их литературных предпочтениях наблюдались разногласия, но в какой-то момент Перкинс все же понял, что девятнадцатый век, застрявший в сознании его руководителя, никак не мешает ему быть прекрасным литературным экспертом. Перкинс говорил: «Если молодой человек проработал под началом Браунелла несколько лет и не стал сносным редактором, у него нет никаких способностей к работе». Один из самых жестких принципов Браунелла заключался в том, что о способностях автора можно узнать одинаково много как из интервью, так и из простого чтения его рукописи, так как «вода не может подняться выше источника». Другая поговорка Браунелла, которую перенял Макс, была о том, что худшая причина для печати чего-либо – это схожесть с чем-то другим, что даже бессознательное «подражание всегда будет хуже». Иногда во второсортных рукописях обнаруживались столь положительные качества, что коллективу было трудно им отказать. Браунелл всегда прекращал дискуссии, заявляя:

– Мы не можем публиковать все. Пусть кто-то другой потерпит на этой книге неудачу.

Браунелл всегда очень деликатно обращался с авторами, которым отказывал. Когда приходилось отклонять многообещающие книги, именно Браунелл писал авторам самые добрые письма. Перкинсу эти сочувственные отповеди казались произведениями искусства. Одно из них было исполнено такой сердечности, что автор тут же отправил рукопись обратно и приписал на полях письма: «Тогда какого же черта вы ее не опубликуете?!»

Кроме всего прочего, Перкинс считал, что Браунелл на посту главного редактора облек свою работу истинным величием. Узнав о его смерти, Макс сократил отпуск и сообщил о возвращении в издательство в течение недели.

«До этого я не смогу включиться в работу, – писал он Чарльзу Скрайбнеру, не вполне искренне пытаясь оправдать необходимость в остатке отпуска. – Но я знаю, что Уиллоу и Мейер способны выполнить любую работу и что сейчас у нас самая компетентная и сильная редакторская команда, о которой только может мечтать издатель. И я верю, что наш список вскоре докажет ее эффективность».

Перкинсу было сорок три, и как профессиональный редактор он полностью сформировался. У него выработался собственный стиль. В начале брака Макс как-то сказал Луизе, что хотел бы «быть гномиком на плече могучего генерала, дающим советы, что делать и чего не делать, но так, чтобы никто не видел». И теперь Макс инструктировал своих «генералов» самыми разными способами. Иногда он был прямолинеен.

– Откиньте самого себя, когда вы что-то пишете, – часто повторял он писателям, которые приходили к нему за помощью.

Но иногда Макс и молчал. Чаще всего, когда автор приходил к Перкинсу и разводил страшные стенания по поводу неудач в работе или личной жизни, Макс сидел в абсолютной тишине. Один из сотрудников Scribners вспоминал о случае, когда Перкинс обедал с автором и тот выложил на стол все свои беды. Пока он говорил, Макс неторопливо ел, не произнося ни слова. В конце обеда, который продлился несколько часов, автор вскочил из-за стола, обеими руками потряс руку редактора и выпалил:

– Спасибо вам, мистер Перкинс, за вашу помощь! – И вылетел за дверь.

Роджер Берлингейм вспоминал, как однажды автор пришел к Максу в офис излить свое горе. Перкинс подошел к окну, будто его накрыло волной сострадания, и посмотрел вниз на Пятую авеню. Несколько долгих мгновений он созерцал неторопливое движение уличных волн, а потом заговорил, обращаясь к автору, нетерпеливо ожидавшему комментарий издателя по поводу его судьбы.

– Вы знаете, – сказал Макс, не оборачиваясь, – я никогда не мог понять, почему все эти занятые людишки двигаются так медленно. Единственные, кто двигается быстро, – мальчишки на роликах. Почему мы… почему все не носят ролики?

Позже писатель поблагодарил Перкинса за то, что он так хорошо отвлек его от проблем.

Когда Перкинс достиг среднего возраста, расцвела и его склонность к эксцентричности. Он отстаивал свою странную веру во френологию, изучающую влияние строения черепа на характер человека. Он считал, что выступающая носовая кость – признак выраженной индивидуальности и что всякий человек, обладающий маленьким носом или плоским затылком, не может представлять особого интереса. Признание в слабой памяти он считал признаком умственной слабости.

– Никогда не признавайтесь, что не можете чего-то вспомнить! – часто говорил он. – Лучше выбросьте свое подсознание в мусорное ведро!

Он увлеченно превращался в зануду. Его раздражали младенцы, сосущие пустышки. Однажды во время ужина в честь местной красавицы он раскритиковал ее, потому что «на ее голой спине отпечатались следы дневной одежды». Он верил, что истинная леди никогда не станет пить пиво или использовать вустерширский соус.

– И в нашей семье, – напутствовал он своих дочек, – мы не говорим «нижнее белье», мы говорим «нижняя одежда». Когда он приносил домой книги, первым делом снимал суперобложки и тут же выбрасывал. Автоматически закрывал все брошенные открытыми книги и нервно вздрагивал, когда видел, как кто-то облизывает палец, чтобы перевернуть страницу.

Кроме того, он любил делать зарисовки, и чаще всего это были портреты Наполеона – всегда в профиль. Также он находил удовольствие в придумывании различных «практичных» решений ежедневных проблем. Одной из его идей были прозрачные упаковки с медом, который можно было бы выдавливать, как зубную пасту. Он зашел с ней так далеко, что предложил своему другу, работающему в рекламе, и сказал, что они могли бы назвать этот продукт «тюбиком жидкого солнца». А еще он считал, что печатная бумага должна продаваться в длинных перфорированных рулонах, как туалетная.

И в то же время Макс проявлял абсолютную неспособность ко всякого рода механике.

«Он даже болт не мог закрутить», – говорила одна из его дочерей. Однажды несколько человек с пятого этажа здания Скрайбнеров ворвались к Максу в кабинет, потому что учуяли запах дыма. Они увидели там Перкинса, который начисто игнорировал полыхающее в его мусорном ведре пламя, поскольку был занят работой. Один из внуков старика Чарльза Скрайбнера, Джордж Шейффелин, позже сказал:

«Я уверен, Макс понятия не имел, откуда оно взялось и как от него избавиться».

Все дочери Перкинса сходились во мнении, что за рулем их отец превращался в настоящую угрозу. Пэгги говорила:

«Он мог нестись на сумасшедшей скорости, а потом вспоминал о чем-то интересном, сбрасывал скорость и начинал плестись. Если мимо проходили люди – начинал беситься. Отказывался гасить фары. Говорил, что это глупо. Однажды впереди нас по дороге шли рука об руку мужчина и женщина. Он подъехал очень близко к ним и крался следом, чтобы мы могли с художественной точки зрения оценить, как отличается мужская и женская походка. Мы умоляли его проехать, потому что бедные люди были ошарашены, но он не слушал. Его слишком увлек вопрос того, как можно зарисовать эту разницу».