Книга Ледяной клад - Сергей Сартаков

Тогда и Михаил сорвался с места:

- Это безобразие так рассуждать, как рассуждает Баженова, хотя она и председатель месткома. Когда люди гасят пожар или борются с наводнением, они себе средние заработки выводить не требуют. Сейчас работать надо, как на пожаре. Надо считать, что ледоход уже начался, что у него прямо из пасти надо лес этот вырвать!

Но зашумели женщины:

- Ох, и прыткий! Как же так: три месяца - и работать задаром? К государству родному и мы всей душой, а ведь пить-то и есть тоже надобно!

И Цагеридзе пришлось всех успокаивать:

- Горячая речь Куренчанина хороша. Боюсь одного: как бы от нее лед на реке не растаял. А нам это невыгодно. Пожар - не годится слово. Не то слово. На пожаре много бегают. Думать так - хорошо, делать так - не очень правильно. Я сам горячий, но говорю: спокойней надо. А зарплата никому не потеряется, что следует - будет выдано.

Женщины немного притихли, но все еще возбужденно переговаривались между собой, видимо, что-то в речи начальника показалось им не очень убедительным. Цагеридзе повернулся к бухгалтеру.

- Василий Петрович! Вам придется платить. Прошу вашего слова.

Даже и тогда, когда разговор приобретал наибольший накал, Василий Петрович сидел, бесстрастно курил папиросы одну за другой, по лицу его невозможно было угадать - нравится ему или не нравится все это. И теперь Цагеридзе прямо в упор задал Василию Петровичу свой вопрос для того, чтобы тот ответил на народе, чтобы заставить бухгалтера или согласиться с тем, что здесь говорилось, или открыто показать себя противником спасения леса. Цагеридзе чувствовал, что неспроста бухгалтер молчит, что его убеждение при любых обстоятельствах лес списать - непоколебимо. И если он согласился оплатить пробную выколку леса за счет подготовительных работ, так только для того, чтобы дать щелчок по носу начальнику рейда, пусть тот на деле убедится, как это было глупо - выкалывать бревна. Но на выколку затрачено несколько тысяч рублей. Здесь потребуются сотни тысяч...

Василий Петрович вынул изо рта папиросу, весело шлепнул толстой нижней губой.

- Вопрос для народу? Понятно. Зря. Можно не спрашивать бы. Заработанное человек всегда получит. Профсоюз обеспечит. Суд обеспечит. Приказ начальника есть, работа по приказу - получи. А как по-другому? Это спор не у нас с тобой. Тут не местком. Тут прокурор, трест, министерство финансов. Вокруг денег - всегда порядок. Этот разговор нам с тобой надо бы раньше. Не пожелал. Понимаю соображения. А наш разговор будет. Без разговору нашего как? А здесь чего же - слушаю мужиков! Говорят хорошо. Слово "рыск" только мало я слышу. А ему бы тут - первому. Все у меня.

Он прилепил папиросу к губе и опять стал покуривать, спокойно, небрежно. И хотя разговор после выступления Василия Петровича не прервался и не сбился в другую сторону - недоверия или сомнений, а продолжался все так же, с поисками наилучших решений и с практическими, деловыми советами, Цагеридзе почувствовал со всей отчетливостью и силой, что слова "прокурор" и "министерство финансов" ему придется теперь слышать, наверно, каждый день.

Вносили свои предложения, конечно, не все, но уходить никто не хотел, и каждый новый совет люди встречали или общим и дружным одобрением, или нетерпеливыми выкриками несогласных: "Но вряд ли!", "Не пойдет!", "Эка, брат, куда!".

Цагеридзе испестрил уже несколько листов бумаги, записывая, где одним словом, где значком, а где и простенькой схемой все, что говорилось полезного. Он записывал, а в сознании у него все время стучалась Марксова формула о том, что идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Он чувствовал эту материальную силу, он знал, что, когда начнутся работы, люди возьмутся за них не только по обязанности, по приказу, а по велению своей совести. Он сперва собирался переработать начальный вариант приказа, включить в него все толковые соображения рабочих, теперь он видел получится целый том. Пусть лучше все эти его записи так и остаются в условных значках! Цагеридзе решительно перечеркнул проект приказа, оставил в нем только одну фразу: "К работам по спасению леса путем намораживания льда в протоке - приступить немедленно", - поднялся и сказал:

- Конец совещанию! Прошу заключительного слова. Вот оно: борьба началась! Было много советов. Хороших советов. Спасибо! Все! Но я хотел бы услышать еще один, последний совет: "Николай Цагеридзе, иди поужинай". Не знаю как другие - Цагеридзе не ел с утра. Нехорошо голодать очень долго. Портится цвет лица, человек некрасивым становится. А человек должен быть красивым. Николай Цагеридзе хочет быть красивым. Для него это важно. Почему? Догадайтесь сами.

Люди захлопали в ладоши, засмеялись, стали вставать. Кто-то спросил:

- А когда начинать работу на льду?

Перекрывая шум и вызвав новую волну ответного смеха, Цагеридзе выкрикнул:

- Кто поужинал - немедленно!

Булатова оказалась рядом с ним. Нервно поправляя платок на голове, спросила с обидой:

- Как же теперь с жилищным строительством? Стало быть, верно, начали и опять все побросаем?

Цагеридзе шутливо обнял ее за плечи.

- У вас есть "мой" котежок.

- Да ну вас! О себе я разве?

- Вы замечательно сказали о ледоходе. Его действительно не остановишь. Ребенок должен родиться. И мы должны успеть. Хорошие дома тоже очень нужны. Пусть это будет второй ребенок. А еще лучше - пусть будут двойняшки!

- Это вашему брату, мужикам, так кажется, - невесело отозвалась Булатова. - Вам все легко. Только захотеть!

- Моя бабушка говорила: женщина захочет сына - сына родит, дочь захочет - дочь родит, - с прежней, немного грубоватой шутливостью сказал Цагеридзе. - Полюбить только нужно, дорогая Булатова!

И встретился глазами с Баженовой. Она смотрела на него осуждающе, как всегда, когда у Цагеридзе прорывались бестактность и грубость. Но на этот раз была в ее взгляде еще и боль, будто слова Цагеридзе каким-то вторым своим смыслом прямо коснулись ее, ударили жестоко и беспощадно. Он хотел приблизиться к ней, но, прежде чем успел это сделать, людской поток оттеснил ее и вынес за дверь. А в коридоре Цагеридзе остановила Лида. Она была в пальто, немного запыхавшаяся, держала небольшой сверток в руке.

- Вот... я принесла...

- Что принесли? - не понял Цагеридзе.

- Да вы просили... Тут оладушки... Пока напекла...

Цагеридзе не знал, что сказать ей. Было и трогательно и смешно.

- Я не просил, Лидочка. Я приказал вам: не надо.

- Ну зачем вы так? - тихо возразила Лида. - Я же старалась.

Их обтекали с обеих сторон, оглядывались, и Лида немного нервничала. Она вовсе не думала о том, что опоздала, что теперь Цагеридзе с успехом может и дома поужинать. Ей нужно было, чтобы он взял, чтобы он принял ее заботу о нем, ее... Цагеридзе понял только одно: если он сейчас не возьмет Лидины оладушки, он ее очень обидит.