Книга Кто Вы, "Железный Феликс"? - Александр Плеханов

В декабре 1920 г. председатель ВЧК приказал Г.Г. Ягоде поручить «надежному» врачу освидетельствовать в Бутырской тюрьме больных левых эсеров, которым угрожала смерть: Р.Гольдина, С.Панова, Н. Железнова, М.Богданова, К.Троцкую, И. Шабалина и И. Майорова. Это поручение было выполнено на следующий день[320]. А А.Я.Беленького Дзержинский просил «завести в нашей тюрьме швабры. Некоторым (Нпр. Богданову) со слабым сердцем трудно мыть пол руками — надо слишком нагибаться»[321].

До 1921 г. и режим содержания политических заключенных был либеральным. В белоэмигрантских изданиях признавали, что во многих тюрьмах работали библиотеки и даже своего рода школы с регулярными занятиями и штатом преподавателей, читались лекции по научным и политическим вопросам, устраивались дискуссии. К услугам заключенных всегда были врачи, им была разрешена переписка, получение посылок и денег, заключение браков. В той же Бутырской тюрьме камеры были открыты в течение всего дня, заключенные проводили собрания и диспуты, ставили спектакли. Но уже 13 декабря 1921 г. Дзержинский отдал распоряжение Ягоде и Самсонову о значительном изменении режима в Бутырках. — «Не должно быть общения коридора с коридором; двери с коридора и на двор должны быть заперты, прогулок по коридору и скопищ не должно быть; камеры могут быть открыты только для пользования уборной и т. д. За тюрьму ответственен т. Мессинг (МЧК), а посему все распоряжения должны исходить только через него. Сразу изменить режима нельзя. Необходимо предварительно ослабить сопротивление, для этого освободить тех немедленно, кого можно освободить, для этого затребовать сейчас же все списки политиков и в 3-х дневный срок поручить пересмотреть следователям все их дела и написать заключение, кто может быть освобожден, а кто нет и почему и решить на тройке; перевести на родину в тюрьму (место ареста) не особенно опасных, но не подлежащих освобождению; никого из политиков — новых в Бутырки не сажать до введения нового режима. Сажать в Таганку и Лефортово. Завести новый режим и в одиночках, где камеры не должны быть открыты (надо обсудить). Интеллигентов никоим образом не сажать вместе на одном коридоре с рабочими и крестьянами. Рабочих держать отдельно. При тюрьме вести институт ответственных следователей, разбирающихся в людях и программах партии — для личного ознакомления с заключенными и приема всех жалоб и заявлений. (Представить проект и кандидатов), они должны обращать внимание, чтобы тюрьмы не орабочивались.

Прошу срочно разработать совместно с Мессингом и доложить»[322].

К Дзержинскому поступала негативная информация о грубейших нарушениях установленных правил содержания арестованных, в частности, в Ярославской тюрьме. Сомневаясь в ее правдивости, 27 ноября 1921 г. он поручил Самсонову и Ягоде «срочно расследовать и доложить мне. Заявления с.-р. прошу мне вернуть. Необходимо, однако, издать общее распоряжение циркулярное с объявлением его во всех наших тюрьмах о том, что не в наших задачах мучить людей заключенных. Единственная цель заключения — это более или менее строгая изоляция для целей следствия или предупреждения и только. А поэтому все излишние строгости, не вызываемые этой целью — преступление, рождающее справедливое возмущение и новые преступления. Необходимо выработать целый ряд практич. указаний и указать куда жаловаться. Это надо преподать всем губчека, ос. отд. Надо не озлоблять людей и не грешить против нашей коммунистической морали»[323].

С 1922 г., после судебного процесса над партией правых эсеров, содержание политических заключенных стало еще строже. И те были вынуждены выступать против введенных администрацией ограничений. Так, Президиум ВЦИК РСФСР 10 апреля 1922 г. рассмотрел заявление 42 левых эсеров (интернационалистов), содержавшихся в тюрьме в Малом Кисельном переулке (Москва). Они указали, что «сидят без суда и следствия многие тяжело больны, в том числе туберкулезом в острой форме и др.» Считая «борьбу за освобождение в таких условиях элементом борьбы за жизнь» и исчерпав все возможности путем переговоров с представителями Советского правительства «прекратить систему расправы РКП над членами партии ЛСР, не получив никакого официального ответа на письменное заявление коллектива на имя ВЦИК и ГПУ от 27 марта с.г. о срочной ликвидации наших дел», левые эсеры с 4-х часов дня 1-го апреля объявили голодовку, выдвинув ряд требований:

1) немедленного освобождения всех левых эсеров (интернационалистов) из тюрем на всей территории РСФСР; 2) предоставления свободного выезда за границу тем из них, которые этого пожелают или кого правительство не сочтет возможным освободить. От имени заключенных заявление подписали Б.Д. Камков, А. Попов и Я. Богачев.

ГПУ вынуждено было отреагировать на эти требования, и 6 апреля 1922 г. И.С. Уншлихт сообщил М.И. Калинину: «Представителями ГПУ приняты все меры для прекращения голодовки, а именно:

а) назначено медицинское освидетельствование всех голодающих и в спешном порядке наиболее слабые помещаются в санаторий;

б) в течение 2 недель будут закончены дела всех ЛСР, причем им будет объявлено о решении, кто передается в ревтрибунал, высылается или освобождается»[324].

По заданию Дзержинского следователем ГПУ С.М. Грункиным была обследована тюрьма Московского уголовного розыска. В своем докладе Грункин отметил переполненность тюрьмы заключенными (при вместимости тюрьмы на 200 человек содержалось 526), жалобы на грубое отношение при допросах, а заключенный Семенов заявил об избиении при допросе. 4 апреля 1922 г. Дзержинский наложил резолюцию: «Дело об избиении Семенова выделить, настоящий же доклад передать Центророзыску и нач. МУР для принятия возможных мер»[325].

Дзержинский внимательно относился к просьбам и заявлениям, касавшимся заключенных. Так, в январе 1921 г. он получил от наркома здравоохранения Н.А. Семашко письмо А. Невзоровой-Лозовской с ходатайством об улучшении положения арестованного анархиста В.М. Эйхенбаума и переводе его из Бутырской тюрьма на общий режим. Не ранее 14 января 1921 г. Дзержинский писал Герсону: «Если возможно, перевести и доложить мне»[326].

14 июня 1922 г. в ответе на обращение в Президиум ГПУ от председателя Московского комитета Политического Красного Креста Е.П. Пешковой о состоянии здоровья М.А. Спиридоновой им было указано своему секретарю. «Вернуть мне это с актом о состоянии здоровья Спиридоновой (скоро ли сумеет принимать участие в работах своей партии? Это главный вопрос для нашего врача.

2) Фишману разрешить уехать,