Книга Скромница из царских покоев - Людмила Ситникова

Владлен Витальевич положил бумажку на папку и по-отечески заботливо посмотрел на Копейкину.

– Я вас внимательно слушаю. Отбросьте все страхи и неловкость и поведайте мне, что вас беспокоит?

– Понимаете, я не совсем обычная пациентка.

– Голубушка, у меня все пациенты необычные. Такая уж у меня профессия, как сами понимаете, с зубной болью и радикулитом ко мне не обращаются.

– Но у меня вообще ничего не болит.

– Продолжайте.

Ката решилась:

– Владлен Витальевич, меня интересует арахнофобия.

– В каком смысле интересует? Вы ею страдаете?

– Не совсем. Я… не могли вы рассказать мне об этой фобии.

Врач слегка улыбнулся.

– Не нужно стыдиться, голубушка. Арахнофобия – одна из самых распространенных фобий.

– От нее можно избавиться?

– Конечно. Существует ряд лечебных методик, весьма эффективна поведенческая терапия, в частности, конфронтационная терапия.

– А как она проводится?

– Суть ее сводится к тому, что человек, страдающий арахнофобией, имеет непосредственный контакт с пауком. Да, да, вы не ослышались. Главная задача – это преодолеть собственный страх перед насекомым. У меня была одна пациентка – женщина, которой становилось дурно от одного только упоминания о пауках. Она целенаправленно избегала тех мест, где могла случайно столкнуться с насекомым. Но ситуация лишь усугублялась – фобия усиливалась.

– А потом?

– После лечения она стала другим человеком. Скажу больше – дамочка воспылала любовью к паукообразным. Теперь у нее дома в аквариуме живут два паука. Но мы отвлеклись. Голубушка, сначала мне бы хотелось выслушать вас.

Катарина вздохнула полной грудью.

– Владлен Витальевич, я думаю, вы не выставите меня вон, узнав, что я не боюсь пауков и вообще не страдаю фобиями.

Брови врача поползли вверх.

– Тогда зачем вы здесь?

– Чтобы проконсультироваться.

– Не понимаю.

Копейкина окунулась в сочинительство.

– Я начинающая писательница.

– Так.

– Пишу детективные романы.

– Угу.

– И в настоящий момент столкнулась с проблемой. Один из моих героев с детства страдает арахнофобией. По сюжету он умирает от разрыва сердца, когда видит паука. Книгу я закончила на прошлой неделе и, как обычно, отдала ее на первую рецензию мужу. Так вот, он прочитал и заявил, что я недостаточно хорошо продумала сюжет. По его словам, человек не может просто так взять и умереть при виде паука. Признаться честно, меня начали терзать сомнения. Книга готова, точки над «i» расставлены, а теперь я в растерянности. Если муж прав, мне придется полностью переписывать роман, так как завязка основана именно на смерти этого героя. В Интернете не удалось найти ответы на интересующие вопросы, поэтому, набравшись наглости, я вынуждена была прийти к вам. Вы специалист, и только вы способны рассеять мои сомнения. – Катарина опустила глаза долу. – Извините еще раз, мне очень неловко.

Владлен Витальевич снял очки, протер стекла салфеткой и, откинувшись на спинку кресла, сказал:

– Вынужден признать вашу правоту – вы действительно необычная пациентка. Ко мне ни разу не обращались писатели за консультацией.

– У меня есть знакомый стоматолог, но, как вы понимаете, подобные темы не в его компетенции.

– Охотно верю. И спешу вас успокоить. Книгу переписывать не придется, так как у героя запросто мог случиться разрыв сердца. Случай из жизни. В девяносто восьмом году мужчина из Северной Каролины скончался от инфаркта во время передачи, посвященной паукам. В двухтысячном году дама из Бельгии умерла, заметив на футболке сына-подростка изображение паука-птицееда.

На протяжении двадцати минут Владлен Витальевич рассказывал Катке о фобиях в целом и арахнофобии в частности.

Из его речей Копейкина уяснила главное – остановку сердца Казимира Денисова вполне мог спровоцировать вид ненавистного насекомого.

* * *

Первый Севастьянов, тот, который родился в двадцать первом году, всю жизнь проработал бухгалтером. Посему на улицу Восьмого марта Катка ездила зря. Зато второе попадание пришлось в цель.

Дверь распахнула худенькая девушка, на вид не старше двадцати трех лет.

Узнав, что Катка интересуется Севастьяновым, худышка закивала:

– Все верно. Мой отец военный – майор в отставке.

– Ты хотела сказать дед?

– Нет, отец.

– Но ему под девяносто.

– И что? Я родилась, когда папе исполнилось шестьдесят четыре года. В этом нет ничего удивительного. Например, Чаплин стал отцом, справив семидесятый день рождения.

Подобного Катарина явно не ожидала.

– Я могу его увидеть?

Девушка развела руками.

– Шесть месяцев назад папа…

– Умер?

– Нет-нет. Он жив. Но мы были вынуждены поместить его в дом престарелых. В последнее время он стал совсем плох. У него не в порядке с головой. Постоянно заговаривался, забывал выключать плиту, а однажды чуть с балкона не выпал. Присматривать за ним некому, а в доме престарелых старикам обеспечивают надлежащий уход.

– Адрес есть?

– Конечно. Я сейчас принесу.

Разумеется, дочурка Севастьянова лукавила. Родной дом, он и в Африке родной дом. Вряд ли человек – а тем более человек преклонных лет – чувствует себя комфортно, находясь вдали от близких. Зачастую люди, сбагривающие в дома престарелых надоедливых родственников, прикрываются банальной отговоркой – там им намного лучше. Но возникает справедливый вопрос: а вам, собственно, откуда это известно? Где тот безумец, которому больше по душе куковать в чужих стенах с пожелтевшей фотографией в морщинистых руках, нежели наслаждаться тишиной и покоем, сидя на лавочке у собственного подъезда?

Час спустя Катарина припарковалась у четырехэтажного учреждения. После разговора с дочерью Севастьянова шансы, что она застанет старика во вменяемом состоянии, практически равнялись нулю. Оставалось полагаться исключительно на чудо. Но кто сказал, что чудес не бывает? Госпожа удача соизволила помахать перед Каткой своими симпатичными крылышками, так как Григорий Адамович, несмотря на почтенный возраст, по заверениям врачей, держался молодцом.

Катарину провели в маленькую светлую комнатушку, в которой у самого окна в кресле-каталке сидел до неприличия сухонький дедуля. Казалось, долгожитель весит не больше десятилетнего ребенка, и стоит открыть форточку, как пенсионер, подхваченный легким ветерком, взмоет в небо. Игнорируя невыносимую жару, Григорий Адамович кутался в толстый шерстяной плед. Правая рука Севастьянова заметно подрагивала, седая голова была наклонена набок, а выцветшие – некогда голубые – очи пенсионера смотрели прямо перед собой.