Книга Государева охота - Елена Арсеньева

— Что же вы молчите? — Голос Петра стал тонким,злым. — Вы, быть может, все это игрушками считаете, а ведь я не шутявас... я...

У него перехватило горло.

Даша молчала, пыталась высвободить руку, Петр не отпускал.Не осознавая своей силы, впился пальцами в мягкую кожу, чувствуя сейчас уже неробкую неясность к этой пленительной девушке, а обиду и стремление непременно,любой ценой подчинить ее своей воле. Более всего на свете мальчик-императорхотел, чтобы все вокруг него признавали его уже взрослым: ему ничто не претилотак, как отношение к нему будто к ребенку. Убеждение, что Даша сторонится еголишь из-за лет, разделяющих их, было невыносимо, как раскаленная игла,вонзившаяся в мозг.

Жажда во что бы то ни стало восторжествовать, над строптивойдевушкой, поступить по своей воле, не считаясь более ни с чем (это удивительнороднило Петра с дедом, несмотря на всю ненависть младшего к старшему), лишилоего рассудка.

Он метнулся к краю стола, таща за собой Дашу, однимдвижением левой руки смел посуду, тарелки, салфетки, а потом подхватил девушкуза талию и резко швырнул ее на столешницу — так, что она невольно завалилась наспину. Вцепился в пышные бледно-зеленые юбки, задирая их, путаясь в кружевенижних юбок, комкая сорочку, протискиваясь меж судорожно стиснутых колен.

На грохот и звон в дверь кто-то заглянул, но тут жеотпрянул, донельзя ошарашенный увиденным. Сунулись было лакеи — подобратьпосуду, однако благоразумно исчезли вновь.

Несколько мгновений ошеломленная Даша только и могла, чтосжиматься в комок, но вот на смену страху и изумлению пришла ярость. Снеожиданной силой она распрямила поджатые колени и ударила Петра в грудь так,что он отшатнулся — и плюхнулся на пол, не удержавшись на ногах.

Соскочила со стола, обрушив вниз ворох задранных юбок, ипринялась с лихорадочной поспешностью одной рукой обметать с них налипшиекрошки, а другой поправлять растрепавшуюся прическу. Горничной ЕкатериныДолгорукой, прислуживавшей теперь обеим девушкам, стоило немалого труда завитьи уложить локонами довольно коротко остриженные волосы Даши, да еще вплести вних модное украшение из лент, называемое фонтаж, и теперь Даша торопливоощупала голову, как будто и в самом деле ее заботила лишь сохранность прическии опрятность платья. На самом деле она не знала, куда себя девать от смущения излости, готова была убить этого мальчишку, и в то же время плакать хотелось отжалости к нему, такое было растерянное, обиженное, горестное выражение в егоглазах, так медленно, неуклюже поднимался он с пола.

— Ради самого Господа Бога, ваше величество, —проговорила она с запинкою, — как можно?!

— Почему нет? — резко спросил император, тожепринимаясь ощупывать свой покосившийся парик и оправлять камзол, лишившийсянескольких пуговиц. — Я тоже ведь не в поле обсевок! Я царь! Понимаете,сударыня? Да любая другая...

— Вот и найдите другую! — вскрикнула Даша почти сотчаянием, оставляя наконец заботу о своем туалете и стискивая на грудируки. — Другую, не связанную...

— Не связанную чем? — насторожился Петр. — Вычто, с другим сговорены?

«Да нет, с чего вы взяли?» — чуть не воскликнула онавозмущенно, потому что имела в виду только тайную любовь, привязывавшую ее кАлексу, однако тотчас оценила нечаянную подсказку:

— Да, сговорена! Да, с другим!

— Что, какая-нибудь деревенщина вроде вас же? — неудержался он от ревнивого оскорбления. — Или при дворе женишкаприсмотрели?

Даша растерянно смотрела на него, пораженная этой внезапновспыхнувшей злостью, и молчала.

— Что же не отвечаете? — Голос Петрасрывался. — Или стыдно признаться? Или... — Он вдруг поперхнулся — ипродолжал уже другим голосом, низким, яростным: — А ведь я знаю вашегоизбранника! Не тот ли испанец, а может, поляк, ну, курьер, попутчик? Не с нимли вы успели помолвиться? А то и чего доброго... чего доброго...

Он покраснел, меряя ее таким взглядом, что Даша тоже вся залиласькраской.

— Ничего меж нами не произошло такого, чего я могла быстыдиться, однако мы и впрямь дали друг другу слово верности, — сказалаона, как могла, твердо, вонзая ногти в ладони, чтобы не трястись, как осиновыйлист.

Петр развернулся на каблуках — Даша решила было, что онсейчас убежит из столовой, и втихомолку перевела дух, однако молодой императорразмеренно, чеканя шаг, дошел до противоположного конца стола и, дернув за крайскатерти, обрушил на пол еще десяток кувертов и блюд с недоеденными яствами.

На сей раз дверь даже не шелохнулась.

— Надо полагать, вскоре герцог де Лириа попросит у меняруки моей... — Император запнулся на этом слове, но продолжил сдавленнымголосом: — Попросит руки моей придворной дамы для своего нового секретаря?

Даша вскинула на него тревожный взгляд, ожидая продолжения,однако Петр Алексеевич только хмыкнул — и, громко, неуклюже, по-детски топая,выскочил вон, шарахнув изо всех сил дверью.

Тотчас в комнату потянулись заждавшиеся лакеи, началиубирать посуду, которой больше пребывало теперь на полу, чем на столе. Даша тои дело ловила на себе их мгновенные, острые, любопытствующие взгляды, однаковсе стояла и стояла, безвольно свесив руки и совершенно не зная, что делатьтеперь, как быть со своей ложью, которая в первое мгновение показалась стольудачной, а теперь... что с ней делать теперь?

Что, если император в запальчивости скажет что-нибудь обэтом «сговоре» де Лириа? Что, если он впрямую спросит об этом Алекса? Что, еслиАлекс ответит, мол, он и думать забыл о своем нечаянном русском спутнике, тоесть спутнице, как ее там звали?..

Март 1729 года

Из донесений герцога де Лириа архиепископу Амиде.Конфиденциально:

"Кажется, ваше преосвященство, я не только здесьбесполезен, но даже противно чести нашего короля оставлять меня здесь. Монархамы не видим никогда, разве только в торжественные дни; во дворце не бываемникогда; и ежели бы нерасположение Остермана, я был бы лишен всяких сведений опроисходящем. Положение остальных полномочных иностранных министров сходное же.Тщеславие этих туземцев таково, что они воображают, что мы недостойны равнятьсяс ними. Правда, ко мне еще несколько больше оказывают внимания, чем к другиминостранным министрам, но внимание это ограничивается тем, что они приходят комне в дом, когда я приглашаю — не иначе, и еще думают, что они делают мнеслишком много чести.

Впрочем, отвлекусь от обид. Чего я не готов претерпеть радикороля нашего государя!