Книга В последнюю очередь - Анатолий Степанов

― Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.

― Их дело ― опознавать, мое ― стыдиться.

― Хреновину-то не надо нести. ― Александр вырвал фотографию из рук Алика, спрятал в карман. ― Я слово в сорок пятом дал Ивану Павловичу извести всю эту нечисть. И изведу.

Алик ткнул пальцем в смирновский пиджак, в то самое место, где лежала теперь фотография, улыбнулся во все свои тридцать два зуба, спросил:

― Паренек этот ― нечисть?!

― Если ты его выгородишь, станет нечистью.

― Запомни, тетка, если ты меня обманешь, я тебя за укрывательство упеку! Сроком на два года! ― пообещал Казарян.

Наштукатуренная баба всплеснула руками:

― За что, за что? Я ж тебе в прошлый раз все выложила, все, как есть! Он мне двадцать шестого сказал, что к бабке в Талдом поедет, и больше я его не видела.

― Нет его в Талдоме.

― А я-то тут при чем?

― Насколько я понимаю, ты матерью ему приходишься? Мне память не изменяет?

― Да где ж мне теперь с ним управиться? ― Баба негромко зарыдала.

― Непохмеленная, что ли? ― спросил Казарян, глядя в окно. Во дворе девочка, которая совсем недавно была в шубке, копалась лопаткой в снежной луже, кружилась теперь вокруг своей оси, хотела, чтоб вздымался подол легкого платьица.

― Не ты меня поил, не тебе спрашивать, ― басом обиделась баба.

― Ну, тогда извини. Но помни, когда он объявится, звони мне тут же по телефону.

― Кровинушку свою в тюрьму упрятать? Так, что ли?! ― баба постепенно наглела.

― Тогда выбирай. Или кровинушку, или тебя. А то и тебя и кровинушку вместе.

― Да я разве что говорю?

― Говоришь, говоришь! ― Казарян резко поднялся с дивана и локтем зацепил полочки со слониками. Слоны попадали, как на сафари. ― А, черт! Генка Иванюк не заходил?

― Не заходил.

Казарян осторожно расставил слоников по местам. Баба тоже встала, придирчиво поправила салфетку. Ожидала, когда он уйдет.

― Я тебя навещать буду, ― пообещал Казарян.

― Куда от тебя денешься? ― баба открыто радовалась его уходу.

Он распахнул дверь и солнце ударило ему в глаза. Посреди двора продолжала крутиться девочка.

Иванюк-младший с ходу раскололся:

― Вчера вечером приходил. Денег просил.

― Что ж ты мне не позвонил? Мы же договорились, Гена! ― вскричал Казарян. Он вскинул руки, с поднятыми руками походил по богато обставленной иванюковской столовой, изображая огорчение от такой неумелости своего сообщника. Развлекал себя Казарян.

― Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а вас не было! ― Гена стоял, колотя себя кулаком в грудь, гудевшую от ударов.

Казарян уже сидел на стуле, воткнув локти в колени и руками обнимая многодумную голову.

― Что тебе Стручок говорил? ― не поднимая головы, спросил Роман.

― Говорил, что домой ему возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел было у бабки пожить, но боится, что там найдут. Пристроился у одних, но там платить надо.

― Где это ― "у одних"?

― Не знаю. Правда, не знаю.

― Ты ему денег дал?

― Дал. Двести рублей.

― Откуда у тебя деньги?

― Мама ко дню рождения подарила. Мне тридцатого восемнадцать лет исполнилось.

― Совершеннолетний ты теперь у нас. Значит, сажать тебя по всей строгости можно.

― Вы все шутите. А мне жить как?!

― Так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы. Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?

Геннадий Иванюк усек.

Иванюк-то усек, а Виталий Горохов ― нет. Смешно, но Стручок, как большой, лег на дно. А то пусть его район ищет. Ведь трамвайный грабеж их дело.

― ...Лидия Сергеевна для верности по поводу самсоновского башмачка целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под сосной Николай Самсонов в тот вечер. С "вальтером" в руках. Так-то, ― как бы не отвечая на романовские вопросы, по сути дела до конца ответил на все Сергей Ларионов.

― Считаешь, что надо рубить концы? ― спросил Казарян, сам считая, что так и надо делать.

― Делать больше нечего, ― его словами обозначил ситуацию Ларионов.

― А что Санька думает?

― Нет его, ― раздраженно ответил Ларионов. ― Как ушел с утра, так и нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.

― Резюмируем: Колхозника ― под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?

― Только так.

― Но где же все-таки Санек?

Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с довоенных еще времен (видимо, строители домов два "а", два "б" и два "в" забыли) стоял чугунный локомобиль, вросший в землю своими железными колесами по втулки. Площадка между локомобилем и голубятней была утрамбована ногами трех дворовых поколений до мраморной твердости и гладкости. Здесь танцевали всегда.

Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.

Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,

Слышу крик журавлей, улетающих вдаль...

― рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо. Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди Рознером.

Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху рассматривали отрочество и юность ― свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.

Любовь нечаянно нагрянет,

Когда ее совсем не ждешь.

И каждый вечер сразу станет