Книга Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами - Виктор Пелевин

– Что будет со мною? – спросил я.

– Не волнуйтесь, – сказал черт, и постучал когтем по борту самолета. – Все образуется. Но я дам вам один совет. Чтобы убрать из будущего все каузальные сквозняки и скомпенсировать возмущения, вызванные событиями в вашем подвале, вы должны…

– Что? – спросил я.

– Это может показаться странным, но требуется совсем простая вещь. Когда у вас родится сын, назовите его Мафусаилом.

– Родится сын? – изумился я. – От кого же?

– Вы скоро узнаете все сами.

– Какое-то старомодное имя…

– Оно уже начертано на скрижалях вселенной, где вам предстоит отныне жить. У вашего сына будет непростая судьба. Он принесет в мир… Божественный свет и тайну, скажем так. Но я не стану лгать, говоря, что мир окажется к этому готов.

– А если мой сын сменит имя, когда вырастет?

Черт опять постучал ногтем по борту самолета, как мне показалось – нетерпеливо. Потом стук повторился, и я понял, что это не черт.

Стучали в мою дверь.

* * *

– Маркиан Степанович! – крикнула с той стороны Глашка. – Спускайтесь скорее, господа из города вас спрашивают.

Я вылез из кровати и снова выглянул в окно.

Проспал я довольно долго – был уже день.

Во дворе слонялась та же самая публика. Солдаты (теперь их было уже четверо) по-прежнему стояли у амбара на часах.

Я быстро побрился, плеская на себя холодную воду из умывальника – греть ее не было времени. Признаюсь, я выходил навстречу собравшимся внизу господам не без трепета – и опасения мои оправдались. Не успел я шагнуть к ним из дверей, как увидел такое, что чуть не упал в обморок.

Капустин, Карманников и Пугачев шли ко мне быстрым шагом. Но в каком виде, боже мой!

Капустин был в мундире пехотного полковника, и совсем не выглядел переодетым – это был, знаете ли, очень даже настоящий пехотный полковник, я на таких насмотрелся.

Карманников тоже словно стал наконец самим собой – он походил теперь на купчину с Нижегородской ярмарки – из тех, что спят и видят, как бы вложиться в промышленность и разбогатеть пуще прежнего.

А Пугачев… Это, несомненно, был человек самого высшего общества, чиновник из столицы, одетый с тем неприметным аскетическим лоском, что так наивно пытаются копировать наши уездные модники. Скорей всего, аристократ и богач. И, конечно, ни о каком переодевании здесь тоже не могло быть речи.

– Господа, вы живы? С вами все хорошо? – спросил я, чуть отступая.

– Отчего же нам не жить, Маркиан Степанович? – удивился Капустин.

– Но я думал… Я думал, что…

– Что мы удавимся от жадности? – полюбопытствовал Карманников. – Нет-с, мы от своих слов не отступим. Но прежде, конечно, подпишем надлежащие бумаги.

– Какие бумаги? – спросил я.

Карманников выпучил глаза.

– Как же какие? Купчую.

– И расписку о молчании, – добавил тихим голосом Пугачев, поглядывая по сторонам. – Вы дурно сделали, Маркиан Степанович, что разослали депеши в европейские газеты. Потому что приехали к нам не газетчики, а английская военная разведка. Вон, видите, те трое, с фотографическим аппаратом на треноге?

И тут, не поверите, Елизавета Петровна, я увидел… Да.

Крофт, Берч и Димкин – все они тоже были здесь! Крофт стоял возле ангара и ругался с охраняющим его солдатом. Берч наводил на дверь ту самую кофемолку, что я заметил из окна (это его я увидел с треногой в руках, но не узнал со спины). Димкин сидел на стуле поодаль и, кажется, дремал.

Все трое были одеты подчеркнуто европейским образом, как наряжаются в России иностранцы, желающие, чтобы не только нравы, но даже и законы нашей сатрапии по возможности на них не распространялись. Впрочем, говорят, в двенадцатом году в Москве именно таких в первую очередь и поубивали.

Крофт и Берч посмотрели на меня, затем на моих спутников – и я с изумлением понял, что они нас не узнают!

Пугачев сделал солдатам знак – и те оттеснили моих недавних знакомых от входа в ангар, заставив отойти аж за угол – верно, чтобы они ничего не смогли снять своей камерой. Другой служивый чуть приоткрыл дверь, и вслед за Капустиным и Карманниковым я вошел в ангар.

И здесь, Елизавета Петровна, меня ждало очередное потрясение – самое, признаюсь, горькое.

Самолет изменился. И совсем не в лучшую сторону. Он стал чрезвычайно похож на тот неуклюжий аппарат с трубой, что я видел на почтовой марке из будущего.

Крылья его были толще и массивнее, и из прямоугольных стали квадратными. Толще сделалась центральная часть корпуса, тяжелее и грубее все формы – и, самое главное, чудесного вида паровая машина из серебристого металла, удивлявшая меня своей совершенной красотой, раздулась в два раза и выпирала теперь своими закопченными боками из бортов воздушного судна.

Если описать все это изменение одним словом… Будто бы, знаете, хрупкая двадцатилетняя девушка, полная надежд и стремлений, вдруг превратилась за ночь в пятидесятилетнюю несвежую толстуху.

– И вы серьезно полагаете, Маркиан Степанович, что подниметесь сегодня на этом аппарате в воздух? – спросил Пугачев.

Я сокрушенно молчал, не зная, что сказать.

– Идея, надо сказать, блестящая, – продолжал Пугачев. – Блестящая и заслуживающая всяческого развития. Толкательный винт. Крылья. Даже веревочные тяги, чтобы кое-как управлять рулями в полете. Но все это, знаете ли, более похоже на выходку гениального сумасшедшего, чем на серьезный инженерный проект. Идеи ваши интересны и новы, но вот их воплощение заставляет задуматься о вашем душевном здоровье… Как будто большое дитя играло.

– И для чего надо было, – наморщился Капустин, – вызывать сюда заказными письмами всех этих бумагомарак? Ведь единственный результат будет такой, что гениальную вашу идею англичане снимут на дагерротип и украдут. И построят подобную летательную машину где-то у себя…

Я ощущал такую растерянность и смятение чувств, что решил перейти в атаку сам.

– Вас не понять, господа. То я душевнобольной и дитя, то чуть ли не предатель своего Отечества… Вы уж определитесь.

Капустин, видимо, подумал, что перегнул палку.

– Мы считаем вас самородком, – сказал он, примирительно беря меня за локоть, – чьи идеи далеко превосходят его техническую грамотность и способность воплотить их в жизнь. Теперь, когда суть вашего прожекта стала нам вполне ясна, мы предлагаем вам… э-э-э…

– Сделку, – рубанул Карманников.

– Да, можно сказать и так, – согласился Капустин. – Поскольку сами вы не имеете ни материальной, ни технической возможности продолжать работу, мы желали бы выкупить у вас на корню вашу идею и работать над ней дальше сами.